Николай Романов
Особо гонимое за последние сто лет крестьянство переживало и подъемы и падения, оно все-таки приспосабливалось добывать хлеб насущный, все равно надеялось на лучшую долю – вот-вот и она настанет. И всем показалось, что она уже стоит у ворот.

Это было время, которое обозвали застойным. В малых и больших семьях каждое утро садился за стол сам достаток. Дети учились в школах, техникумах, институтах и университетах, в военных училищах. В руках у крестьян было самое главное на этой земле – работа, дающая человеку ощущение достатка и радость жизни. Но в России испокон веков уж так повелось, что от одного человека или же горстки людей всегда зависела непредсказуемость исторических поворотов и миллионам вешали на рот замок. А если кто-то и порывал дужкой этого замка себе губы и пытался сказать власть имущим правду, то исчезал бесследно. А посему и эти порывы человек давил в себе мельничным жерновом.

На сухариках – до ста лет

Хамоватые парни мутных времен перестройки опустошили деревню, кажется, дотла. Говорят, что голод – не тетка. И погнал он их по избам, в которых живут одинокие старушки, преклонных лет старики, инвалиды. Сегодня с утра все они в отделении связи, а попросту – на почте, получали пенсию. А после обеда выкладывали деньги наглым и буквально озверевшим землякам. Есть среди них и чужаки, пришедшие невесть откуда, но быстро приспособившиеся к «новой» жизни в разоренном селе. Однажды начальница почты Вероника говорит своим клиентам-мученикам: «А вы берите пенсию частями, переходите дорогу – и в магазин, покупайте непортящиеся продукты на неделю. Ну, отнимут у вас эти жулики пачку печенья, так разор-то невелик». По совету Вероники и завели такой порядок старики, но поначалу некоторые чуть не поплатились жизнью. Это те, которые попадали в руки Вовки Кардана. Пришел он выворачивать карманы к старикам Звонковым, а в них пусто.

– Ага, припрятали!

И давай все переворачивать вверх дном. Ничего не нашел. Тогда старика Петруху схватил за горло:

– Говори, где деньги?

Сквозь хрип Петруха сказал Кардану, что почтальонша присоветовала брать денег только на неделю. Встретил Кардан свою братву на улице, те подтвердили неприятную весть – старики берут копейки только на недельный прокорм. Кардан снова метнулся к Звонковым.

– Тогда выкладывай, старый хрен, на стол масло, колбаску.

– Так, Володенька, хранить-то продукты негде, холодильник поломатый, вот сухариков – сколько душа пожелает.

– И вы, пеньки трухлявые, хотите на сухарях прожить сто лет? – возопил в отчаянии Кардан.

– А что, и проживем, хлебец сушили хороший, ну, ежели с отрубями, так в них полезная клетчатка имеется, – почти разхорохорился Петруха.

Как-то вздумали отморозки потрошить пенсионеров возле магазина. Получилась осечка, да еще какая! Хамства-то в них выше крыши, да ведь – сущие доходяги, пьют же вплоть до ацетона. И досталось им стариковских батогов, как волку в сказке у проруби. Решили было отморозки приструнить умную Веронику, да не вышло. Привез как-то пенсионные деньги милиционер с кобурой на поясе. Мимо случайно шел Кардан. Поманил его милиционер пальчиком, вынул пушку из кобуры и сказал спокойно: «Стреляю я без промаха, и только по костылям. Ковылять будешь до конца своих дней». В деревне наступила спокойная жизнь. Говорят, что Кардан с подельниками стал наведываться в соседнее село. Наша глубинная Отчизна пока еще большая…

Горели остожья

Как-то нынешний премьер-министр, а до недавнего времени – президент, сказал у микрофона, повторяю дословно: «Будем создавать новое сельское хозяйство». Что тут скажешь – намерения вполне благие. Но как это сделать, с чего начать, если брошено сорок миллионов гектаров земли, которые в свое время давали хлеб.

Раньше я уже рассказывал, как в колхозе «Свияга» Кузоватовского района ради увеличения кормовой базы, решили прирезать от соседнего упавшего совхоза 700 гектаров бурьянных земель. Взялись за их обработку. Вспахали. После первого дождика, спрятанные в почву миллиарды семян чертополоха, дали такие всходы, что от зеленого царства глаз не оторвать. Пускали и бороны, и культиваторы, а буйство зелени только усиливалось. Сожгли тонны горючего, изнашивалась техника, но под посев культурных растений земля все равно не годилась. Через два года от этих гектаров колхоз отказался.

Как жили и работали крестьянки в войну, рассказывала моя мать. Обмолачивая хлеба, тут же в поле и ставили ометы, стога соломы. Сил явно не хватало, чтобы солому доставить к фермам. Но не только поэтому. В мирное время на моих глазах тоже в поле метали солому. Так было заведено, видимо, потому, что этот грубый корм легче перевозить по санному пути. Воз соломы на дровнях, лошадь тяжело вывозит его по глубокому снегу на укатанную дорогу, а тут уже дольше довольно легко.

Но вот еще тут какая штука. Осенние дожди обильно поливают ометы. Вода стекает под солому на землю. Наступают зимние морозы, низ ометов примерзает к почве. И эти мерзлые остожья остаются в поле до весны. И вот наступают ее радостные, волнующие дни! Запрягают в постромки лошадей – и загудело поле за селом. Где-то свирепствует война, а тут только жаворонок поет над головой. Жизнь берет свое. Пашут подростки, молодые вдовы и те, кто с фронта давно не получал письма, но живут надеждой на лучшее. Ложатся борозда к борозде, и нигде ни одной плешинки. А остожья, скажете вы, по ним же плуг не пройдет. Все верно, но их в поле уже нет. Их сожгли, те же подростки, мальчишки и девчонки. Сойдут снега, над полоской горизонта заструится испарина, дает бригадир ребятам резиновые сапоги, и отправляются они ватагой на бывшее ржаное поле. И раскидывают вилами пошире в разные стороны влажную солому. За день, ну, за два она на ветерке становится, как порох. А потом загорятся на поле кострища. Озоруют в грязных резиновых сапогах мальчишки и девчонки. Волнует сладковатый дымок. Волнует молодая кровь. В этих строчках самая что ни на есть секреточка. И в трудное время крестьянская душа не могла себе позволить, чтобы в поле на месте неубранных остожьев посреди золотой пшеницы кучно стоял бурьян.

Не жили богато, не стоит начинать…

В одном из сел, как это делается ныне во многих местах, восстановили церковь, которую большевички разрушили в 30-х годах прошлого века. Все лихие ветры этого беспощадного века прошумели над округой. И уж если за околицей разливалась песня, то никто не сомневался – будем жить! Правда, небольшие деревни потихоньку исчезали с лица земли, но, говорят, что это неизбежный, закономерный процесс. Вокруг Покровского было несколько таких селений. От некоторых не осталось и следа, а некоторые пока живут.

А вот в Опенкове, хотя и стоят еще покосившиеся хибары, но живет здесь один человек, уже в годах, зовут его дядя Миша. Он инвалид с детства. Что-то у него приключилось с руками, но в школе карандаш он держал хорошо и учился весьма успешно. В дни всех православных праздников он из Опенкова (тут недалеко) приходит в Покровское, помолится. Но время всей службы не выдерживал, и в ногах у него было что-то непоправимое. Дядя Миша садился на церковное крыльцо, прихожане клали в его корзиночку разную снедь, так что пропитаньем он был всегда обеспечен. А так как все знали, что он человек начитанный и умный, довольно точно судил о грядущих событиях, то на крылечке у него всегда были собеседники, чему он радовался душевно. В заброшенной деревне поговорить не с кем. Правда, кот Василий слушает его внимательно, но в ответ ничего изречь не может.

За последнее время стали собеседники тревожить дядю Мишу вопросом, случится ли тот самый конец света, который предрекают нашей Земле едва ли не в 2012 году. Мол, особо на это налегает один московский телеканал. Дядя Миша улыбается:

– Любой телеканал – это же красная тряпка, дразнилка. Вот они там, в Москве, решили нас попугивать, а мы и клюнули, им же зритель нужен. И уже серьезно он говорит:

– А конец света, если Бог скинет с рук, то вполне может быть. Человеку на его скорбном пути добрая опека нужна, Божья опека. И тогда его путь посветлеет. Что творится с нашей Россией? Я разумею так – пропащее дело. Твердят – свобода личности… Вот я в своем Опенкове свободен на все четыре стороны. Но не тут было. Одиночество – не свобода душе, а кабала. Православные, вот потому–то и иду я к вам.

Забирает дядя Миша свою корзиночку, а в ней и пирожки домашние, и яички свежие, и улыбаясь, говорит прихожанам, как бы рассеивая все их сомнения:

– Не жили богато, не стоит начинать.