Интереснейший жанр в литературе эпистолярный – широко представлен в литературной и журналистской деятельности Карамзина. Литературоведам известны его «Письма русского путешественника», историко-политическое размышление «Мелодор к Филалету» и «Филалет к Мелодору». Огромный пласт писем Карамзина хранится в архивах Москвы и Санкт-Петербурга. Вот уже несколько лет их читает Любовь Сапченко, профессор кафедры литературы педуниверситета.
– «Письма пишут разные, слезные, болезные, иногда – прекрасные, чаще – бесполезные…».
Любовь Александровна, а что из этого перечня подходит для определения писем Николая Михайловича Карамзина?
– Если идти от этого четверостишия Маршака, то были у Карамзина и прекрасные, и слезные, и болезные.
Он испытал много горестей на своем веку и в письмах к самым близким, например, к брату Василию Михайловичу, можно сказать, выплакивал свою душу. В XVIII-XIX веках письмо было связующим звеном между родственными душами, часто оно заменяло исповедь, жизненный итог, служило завещанием, способствовало самораскрытию. Переписка превращалась в диалог единомышленников, сочувственников, в дружескую беседу. Когда читаешь карамзинские письма, создается впечатление, что мы едва ли не впервые слышим голос человека, чьим именем подписаны «Бедная Лиза» и «История государства Российского». Письма Карамзина дают установку на дружбу, на взаимопонимание между людьми, на согласие и единочувствие. Эти чувства ценились в мире Карамзина. Обращение с письмом уже заранее предполагало готовность адресанта понять и принять точку зрения адресата. Если это представлялось возможным, все остальное становилось неважным.
– Давайте перечислим основных адресатов Карамзина.
– Прежде всего, это Иван Иванович Дмитриев, брат Карамзина Василий Михайлович, Александр Иванович Тургенев, Петр Андреевич Вяземский и другие. Все они, пользуясь характеристиками самого Карамзина, были причастны к «превосходной добродетели», «высшей нравственности» – любви к добру.
Интересный факт: Карамзин не обращался с письмами к своим идейным противникам, также никогда не отвечал на критику. В письмах, в эпистолярных диалогах он исходил, так сказать, из общих оснований, из презумпции доверия друг к другу, готовности корреспондентов к взаимопониманию.
– Что касается «Истории государства Российского». На Ваш взгляд, удалось ли Карамзину быть правдивым в этом историческом труде? Ведь для этого ему – историографу самого царя – было важно ни в чем от него не зависеть… – Известно, что этот труд Карамзин писал, основываясь на летописях и документах, а в нравственно-философском плане – на истине.
У него были сомнения, что ему могут не разрешить провозгласить эту истину, использовать все исторические документы: «…быть может, что цензоры не позволят мне, например, говорить свободно о жестокости царя Ивана Васильевича. В таком случае, что будет история?». Он стремился писать, «не шарлатанствуя», «не для лавок»: или писать для потомства, или не говорить ни слова.
– Вы уже много лет занимаетесь Карамзиным и относительно недавно – его письмами. Добавили ли они что-то новое к его образу?
– В письмах Карамзина совершается переход от «литературного текста» к документальности, от общих мест сентименталистской культуры к выражению выстраданной истины.
Письма превращаются в самопознание и исповедь. В них обозначены важнейшие вехи духовной биографии Карамзина: неверие в земное счастье, понимание жизни не как писательства, а как творение добра, охлаждение к российской истории, предчувствие конца целой исторической эпохи. Многолетние (23 года!) занятия историей ни к чему не привели.
Незадолго до смерти Карамзин решительно отказался от продолжения работы над российской историей. Недоступность понимания настоящего и будущего, ожидание вечности, где вновь обретут друг друга родственные души, находят отражение в письмах Карамзина. Все это привело его к отказу быть историком – и к жажде «разительно нового». Возможно, за гранью земного бытия. Таков был нравственно-философский итог человека, которого, по иронии судьбы, принято называть «историографом государства Российского».
– Интересно, как Николай Михайлович оценивал свою должность?
– В его письмах слово «историограф» окрашивается различными оттенками, нередко – иронией, меняет эмоционально-смысловую нагрузку, поразному соотносится с «я» автора. Карамзин использует прием отстранения, смотрит на «историографа» со стороны (не отождествляя себя с ним) и предлагает другим видеть так, как он.
О себе он упоминает как об «историке» и определяет себя как «не царедворец», «не придворный». В 1815 году он пишет Тургеневу, что не видит никакой ценности в историографской деятельности: «Жить есть не писать историю, не писать трагедии или комедии; а как можно лучше мыслить, чувствовать и действовать, любить добро, возвышаться душою к его источнику; все другое … есть шелуха, – не исключаю и моих осьми или девяти томов… Мало разницы между мелочными и так называемыми важными занятиями: одно внутреннее побуждение и чувство важно. Делайте что и как можете: только любите добро: а что есть добро, спрашивайте у совести.
Быть статским секретарем, министром или автором, ученым – все одно».
Свою философию Карамзин излагает также в письме к Вяземскому: «Живем здесь, как птенцы в яйце; смерть разбивает скорлупу; взглянем, оперимся и полетим! В ожидании сего времени или вечности, если угодно, будем заниматься кое-чем; вы – новою всемирною конституциею и стихами, я – старою российскою историею и прозою; а более всего станем любить жен, детей и добрых людей, к числу которых принадлежат наши друзья…». Историографство предстает как способ скоротать время «в ожидании… вечности». Карамзин все более утверждается в непознаваемости истины.
– Вы прочли огромное количество писем Карамзина. Можно ли считать, что Вы завершили эту работу?
– В архивах хранится много писем, которые еще не были переведены и нигде не печатались. Они, возможно, позволят приоткрыть духовную биографию Николая Михайловича, которая нам, в общем-то, плохо известна.
Изучение карамзинских писем проходит при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 12-14-73000).
Пользуясь случаем, хочу также поблагодарить Людмилу Федоровну Семенову за перевод французских писем Карамзина и за долгую, бескорыстную помощь в работе.
Беседовала Людмила ДЯГИЛЕВА