Эти места на левом берегу Волги известны многим. От стоявшего когда-то на взгорье поселка Горный и до Белого Яра будет километров пятнадцать, не меньше. И почти все это береговое пространство лет сорок, пятьдесят назад заняли под зоны отдыха различные городские предприятия и организации.

ОЗЕРО БАННОЕ
Здесь стояли комфортабельные особняки приборостроительного, моторного и других заводов, в которых, не хуже, чем на юге, отдыхали рабочие люди. Стоят эти строения и сейчас, но, говорят, что их скупил то ли местный, то ли пришлый олигарх. В наше время, когда вся Россия выставлена на продажу и распродается напропалую, рассуждать на эту тему бесполезно, даже унизительно. Разговор мой сегодня о другом. Прислонившись к взгорью, это примерно где-то рядом с нынешними Тургеневскими островами, располагался поселок Банный. Он был в одну улицу и стоял окнами на озеро. Это было озеро Банное. Его чаша с холодной, прозрачной водой покоилась в берегах, на которых стояли корабельные сосны, у воды зеленой стеной колыхались на ветерке осоки, камыши и тростники, а на самой воде на своих широких, круглых листьях цвели кувшинки. Очень красивое было место. Поселок, если сравнивать его с моей деревней, отличался особой ухоженностью, порядком, чистотой. А все дело в том, что здесь находилось лесничество, и главным хозяином в поселке был лесничий, или, как у нас говорили, полещик. Позже, по страницам романа Леонида Леонова «Русский лес», я узнал, что люди, служившие этому бесценному богатству России, были высокообразованными интеллигентами и рачительными хозяевами. Попутно могу сказать, что мне посчастливилось побывать в стенах Ленинградской лесотехнической академии им. СМ. Кирова. Подарочное издание коротко, но емко повествует о сообществе ученых этого старейшего ВУЗа.
Так вот, не помню уж по каким нуждам, в детстве я дважды был с отцом на Банном озере. Во мне разгорелось желание искупаться. «Простудишься, – говорит отец, – вода очень холодная, здесь со дна бьют родники». Но я настоял на своем, хотя в ту долю секунды, когда с мостков прыгнул в воду, едва не задохнулся. Но, вот – чудо! В следующее мгновенье я уже плыл, не чувствуя никакого холода. Мягкая вода обволакивала меня как будто байковыми пеленками. По прошествии многих лет, не могу утверждать, но все-таки полагаю, что вода в Банном озере имела какие-то, тогда неизведанные никем, целебные свойства. Во всяком случае, я не видел в глаза и не помню имени местного лесничего, но слышал, что он до самого ледостава ежедневно купался в озере и чувствовал себя превосходно. И на самом деле, озерная вода вполне могла быть особых качеств, если прибывала за счет глубинных родников. Но малую воду поглотила большая вода Куйбышевского водохранилища, земная красота исчезла, пропала навсегда.

ГИБЕЛЬ СОКОРНИКА
Этот лесной массив, подступавший прямо к селу, все наши жители называли сокорником. А деревья называли сокорями. Взрослея, я чувствовал, что есть тут пусть небольшая, но какая-то ошибочка. И после на это указал словарь В.И. Даля. Он называет дерево тополь осокорем. И говорит, что их в природе водится довольно много. Есть серебристый тополь, чернотополь, тополь итальянский, пирамидальный. Осокоревая роща то же самое, что и осокорник. Но наш язык любит сокращать слова, упрощать для произношения. Вот и шумел рядом с деревней красивый, могучий сокорник. Была в нем какая-то загадка. Если полагать, что он обосновался здесь по неписанным законам природы, то почему там не было ни дуба, ни липы, ни березы. Только одни сокоря. И трава почти не росла, потому что высокие и ветвистые деревья заслоняли солнечный свет. Я думаю, что здесь их посадили люди. Наше село было родовым имением Ивана Петровича Тургенева. В екатерининские времена это был очень известный в России помещик. Достаточно сказать, что его сыновья были литераторами, историками, декабристами. По тому, что осталось от барской усадьбы через столетия, можно судить, что местную красоту природы здесь оберегали, лелеяли. И однажды на песчаном участке возле угорья высадили росточки тополей.
В пятидесятых годах прошлого века здесь стояли настоящие исполины. Бывало, пацанами, сцепимся ручонками, чтобы обхватить дерево, а рук все равно не хватает.
Сокорник был великолепным местом для игры в прятки. Но и не только. Здесь мы воистину подкармливались. Когда весенняя листва входила в силу, то на ветках тополей начинали проклевываться этакие сережки, из которых после обильно полетит пух. А поначалу они были очень сочными и сладкими. Мы называли их верюшками. В послевоенные голодные годы они были не просто для нас едой, но сущим лакомством.
За многие годы нижние сучья наши предшественники обломали, и если ты еще под стол пешком ходишь, то, считай, верюшек не попробуешь. Я ходил за ними в кампании, которой верховодил мой двоюродный брат Гена (постарше нас). Он быстро забирался на дерево и бросал нам вниз целые сучья с верюшками.
Переселение нашего села Тургенево началось осенью 1952 года. Через два года от него остались только два дома и здание школы от бывшей барской усадьбы. Стены их были из красного кирпича, которые раствором
были спаяны так, что ничем их не возьмешь. Все лесные массивы вплоть до Волги, текущей вдоль Шиловки, Сенгилея, вырубили. А вот сокорник стоял почти до прихода большой воды. Летом я часто ходил в родные места, в чужом селе было тоскливо. А тут спускаешься под гору и – вот он, сокорник. Настоящее земное царство. Сюда мы приходили даже с картошкой, разводили жарник и пекли ее на углях. Картошку со вкусом детства не забуду никогда. Встречаясь с живым сокорником, я думал: может быть, его не тронут, да и не зальет его вовсе. Эта мысль тешила мою душу, но вот однажды… На открытой площадке стояла на колесах передвижная электростанция, ревел двигатель, производя в ее утробе ток, и по всему сокорнику, черными змеями лежали кабели, на конце которых, в руках крепких мужиков визжали электропилы. На один рез пилы не хватало, уж очень были толстыми деревья, и мужики подпиливали их со всех сторон. Я стоял, оглохший от рева станци, и плакал. Мне казалось, что я прощаюсь с жизнью. А в голове мелькали некрасовские строчки, над которыми я горевал вместе с Сашей:
Саше, случалось знавать и печали:
Плакала Саша, как лес вырубали.
Ей и теперь его жалко до слез,
Сколько тут было кудрявых берез!
Конечно, худо, когда все в прошлом. Но, когда впереди – сплошной мрак, об этом и слов-то нет никаких.
Николай Романов