Бывает, что в истории жизни одного-единственного человека – самого обыкновенного, не героя, не большого чина, кроется судьба целого поколения, времени, страны.
Этот рассказ ульяновский журналист, писатель Валерий Граждан собрал по воспоминаниям нашего земляка, ветерана подводного флота, участника Великой Отечественной войны, комендора Степана Дерябина, последние годы своей жизни проживавшего на Верхней Террасе в Ульяновске. В 1997 году Валерий Аркадьевич, тоже ветеран Тихоокеанского подводного флота, случайно познакомился с пожилым человеком. Моряк моряка видит издалека, так что в немолодом уже мужчине он мигом признал собрата – по выправке и разговору. Это и был Степан Ильич Дерябин. Несколько месяцев, вплоть до последних дней жизни комендора, Валерий Аркадьевич вёл записи его воспоминаний. В итоге родилась целая повесть. Сегодня мы публикуем отрывки из неё.
Родился в канаве
Если начинать с родов, то Степан был произведён на свет в деревне Канава у самой Волги в 1915 году. Так писано в церковной книге села Верхняя Часовня (село на левом берегу Волги, затоплено при строительстве Куйбышевского водохранилища – прим. ред.). Отец его, Илья, потомственный крестьянин, управился с производством наследников аккурат до призыва воевать с германцем за царя и Отечество (в 1914-м началась I Мировая война). Но не успел Илья нанюхаться отравляющих газов от германца, как жена Авдотья известила его о пятом рте в семействе: понесла она от его любви ещё одного сыночка. Окрестили Степаном. А самого кормильца уже к весне возвратили домой. Была на нём насквозь простреленная шинель с чужого плеча. Своя осталась в окопе вместе с оторванными правой рукой, лёгким и рёбрами. Доставили его домой на перекладных, будто посылку.
Илью изранило так, что хозяйствовать и кормить семью мужик уже никак не мог. Сидел изувеченный солдат с утра до ночи на завалинке. Курил самосад не переставая да смотрел единственным слезящимся глазом на Волгу, на белый в цвету правый берег и… умирал. Обида душила солдата: за что бог послал такие муки его семье?! Буйной весной снесли Илью Дерябина на погост.
Выходить замуж сызнова Авдотья не стала. А сватались за хозяйственную и ладную телом женщину ещё вовсе не старые мужики. Старший сын упрашивал: “Мамань, ведь на службу мне неровён час, а в доме – одни девки да мальцы. Кто хозяйство держать будет?”. Но Авдотья лишь всхлипывала, уткнувшись в уже почти мужскую грудь сына: “А как тот мужик к вам поглянется – одному богу известно. Нюрка наша скоро заневестится! Там и за Машуткой череда. А мужикам на роду написано служить. Не тужи”.
Большая стройка
В деревне Канава все новости узнавали от Верхней Часовни – там тракт и ямщицкая с почтой. Там же бабка Меланья делилась страшными вещами: “Большаки супротив царя смуту сеют. А коноводит всем наш земляк Ульянов”. А вскоре и вовсе перевернулся весь свет: всё Заволжье запрудил рабочий люд. В марте 1913 года зачали строить Царёв мост через Волгу. Заполонили весь берег: железа всякого – тьма, досок, брёвен, ящиков со станками, горы коксового угля для кузнечного дела. Перезвон стоял денно и нощно. Напривозили ковальческих машин, и они мощно ухали на всю пойму Волги. А однажды случился большой пожар: раскалённая клёпка выскользнула из клещей, да прямиком в стружку на леса. Зарево освещало всё Левобережье сутки. Выгорело более двух пролётов готовых лесов. С месяц плотники со всей округи возводили строительные леса заново. А потом пошла оползнем земля с берега под тот мост. Много люда погибло, особенно мастерового.
В октябре 1916 года по мосту были пущены первые железнодорожные составы. Вот тут-то жители Заволжья и уяснили, что ушла от них спокойная крестьянская жизнь.
Нужны патроны
По всей стране к этому времени творился невообразимый кавардак. Обрело хождение новое слово “политика”. Кому и зачем она нужна, никто толком уразуметь не мог. Каждая из спешно создаваемых партий тянула одеяло власти на себя. Действующая власть стояла на том, что “австрияков” следует вздуть как следует и “вести войну до победного конца”. А это означало, что всей Российской империи надобно в поте лица производить пушки, танки, пулемёты, винтовки и патроны. Посему вслед за мостом в Заволжье Симбирска спешно возвели Патронный завод. И подались крестьяне деревень Канавы, обеих Часовень и Карасёвки на “патронник”, бросая землю и становясь рабочим классом.
Голод
Шёл 1920 год, год разрухи и войн. В деревнях люди едва сводили концы с концами. Из хозяйства у Дерябиных сохранились лишь корова да куры. Потом не стало и их: зарубили на мясо казаки. Выручала кукуруза, что буйно росла по огородам и на пустырях.
А потом пришли голодные 30-е годы, когда население европейской России готово было ехать хоть к чёрту на кулички, чтобы спасти себя и детей от голодной смерти. Молодёжь же ехала в Сибирь и дальше на Восток больше по зову молодости и романтики. Поехали за Урал и Авдотьины дети. Остался при ней один младший – Степан.
Стёпке шёл семнадцатый годок. На заводе ему уж и разряд дали. Но запала ему в голову мечта попасть в моряки. Уж и плакала Авдотья, и к тётке Сафронихе на заговор ходила – всё понапрасну. Одно утешало: на флот брали с 22 лет. Но сердце матери ныло не зря.
– Стёпка, завтра нашенских провожать будем на Дальний Восток! Приходи на Верхнюю Часовню! – звали парня деревенские.
На следующее утро Степан надел сшитую матерью рубаху и выходные брюки. Начистил сапоги. Даже фуражку надел. Так что Стёпка, хотя ростом не больно высок, но широк в плечах и выглядел старше своих лет.
Вышел он к дороге, где его уже поджидали дружки на бричке. И поехали канавинские парни на вокзал, откуда вербованных должны были отправить на Дальний Восток – служить.
Ехай и не нюнькай
Почти весь перрон был забит людьми. С минуты на минуту ждали прихода состава теплушек от станции Ульяновск. Толпа напирала, тесня оркестрантов и вербованных. Но вот, будто с крыши станции кто-то рявкнул: “Всем уезжающим по путёвкам – построиться!”. Что тут началось! Уезжающих едва не затолкали под вагоны. В сумятице Степан быстро потерял своих парней и оказался прижат к раздвижным дверям теплушки. Когда же началась раздача документов, ему выдали путёвку аж на Байкал и почему-то на имя Акимова Алексея. Степан было заикнулся, что не Акимов он вовсе, а Дерябин, но его грубо оборвали: “Ты тут не дури, а то махом сдадим в органы! Записали, так ехай и не нюнькай!”. Так и покатил Стёпка Дерябин, названный Акимовым, до самого Байкала. Вручили ему документы, паёк на две недели и солдатское одеяло.
“Вот и всё! Нету теперь Дерябина Степана. А как отписать об этом мамке?! Ведь усохнет, помрёт с горя!” – думал Степан.
Авдотья за всё это время не один платок о слёзы вымочила. Да и могла ли представить мать, что нет теперь никакого Дерябина Степана, а трудится где-то на диком береге Байкала Акимов Алексей. Скоро и сам Степан привык к своему новому имени.
Во льдах
Зимой на Байкале дули лютые ветры. Лёд намерзал по метру и более. А по наледи образовывались сопки до шести метров высотой.
Акимова Алексея направили в гидрометеослужбу. Ходили они вдоль и поперек всего огромного моря-Байкала. Алексей изумлялся местным красотам. Совсем забылся голод на Волге и друзья по заводу. Перед ним вдруг открылся неведомый мир знаний, опыта. А вскоре судьба свела его с одним человеком, следователем ОГПУ, который был удивительно добрым дядькой, и Алексей решился поведать ему свою дурацкую историю.
Сказал, что мечтает попасть на флот. Но если всё откроется, то не видать ему флота: ему на самом деле только 18 лет. Но следователь его успокоил. Оказалось, во флот теперь берут с 18-ти. Заодно и документы ему выправили правильные – на имя Степана Дерябина.
И понеслась в далёкий ульяновский край долгожданная весточка от пропавшего сына: “Маманя, родненькая, здравствуй! Я на станции случаем попал в вагон к вербованным. Да приписали к чужой фамилии. А сознаваться было боязно. Но всё уладилось. Так что не горюй.
я теперича еду на флот во Владивосток. Определяют в подводную лодку на комендора. Это вроде как при пушке буду”.
И поехал Степан в нескончаемую таёжную даль.
Воина
Великая Отечественная застала Степана Дерябина в очередном походе. К тому времени он бывал уже и на Кубе, и в Мурманске – помотало комендора по глубинам. В разгар боёв, которые шли и на суше, и на море, Степан пишет домой, в заволжскую Канаву письмецо.
“Здравствуйте родная матушка, земной поклон на погост батюшке. Здравствуйте милые сестрички и братовья! Пишу прямо с отсека подлодки. Теперича я при пушке, артеллерист. Только вся холера в том, что я подводный. Вы такой потехи ещё не зрели. Я не вру. Мы двигаемся под водой, а потом бьём оттуда торпедюкой. А я тем временем взбегаю на палубу и стреляю по всяким врагам. Может, с фронта, если останусь жив, напишу ещё. А пока я несу вахту. Это вроде сторожа при амбаре, только с пушкой, в гидрокостюме. А ещё я прицеплен к пушке, чтобы не смыло. Палуба железная и обледенелая и места для меня меньше, чем в нашем огороде в сортире. Стоим по четыре часа и смотрим за горизонтом. И это в любую бурю, что похуже, чем на Волге в самую круговерть. Всё! Сменщик мой идёт – пора на вахту. Целую, ваш Стёпка Дерябин. Привет всем деревенским! Девкам – тоже”.
С войны Степан Дерябин вернулся живой и невредимый. Был награждён орденом Великой Отечественной войны, Красной Звезды и многими другими. Свои годы доживал в Ульяновске, на Верхней Террасе, на улице Ломоносова. Прожил комендор почти 90 лет.