Завтра исполняется 200 лет со дня рождения гения русской литературы Михаила Лермонтова. В последние несколько недель я ждал, когда официальные инстанции России скажут что-нибудь о приближении этого юбилея, но не дождался. Чему, впрочем, не удивлен.

Мне в жизни повезло: моя деревенская школа не отбила во мне интереса и любви к литературе, как к русской, так и к мировой. Кажется, даже наоборот.

То, что в школьные годы касалось этого предмета, было связано в основном с двумя моими учителями – Федором Петровичем и Федором Павловичем.

Федор Петрович был нашим преподавателем в начальных классах, попав к нам, в общем-то, случайно – после смерти первой учительницы Анны Ивановны. Был он ветераном Великой Отечественной и добрейшим человеком, чем мы, увы, нещадно злоупотребляли. Как и все, мы не любили домашних заданий и их проверки на уроках, и, стремясь отвлечь педагога, кто-нибудь поднимал руку. «Что такое?» спрашивал он. «Федор Петрович, а почитайте нам книжку какую-нибудь».

Он охотно соглашался и начинал читать своим негромким голосом и сильно окая, как все в нашем селе. Мы слушали. Я не помню, что именно он читал, помню только, что читал, и это все, что память сохранила от начальной школы.

С пятого класса нашим классным руководителем и одновременно преподавателем русского языка и литературы стал Федор Павлович, тоже участник войны и во многом полная противоположность Федору Петровичу. Он был тиран. Войну закончил в офицерском звании и муштровал нас, как первогодков на плацу, требуя железной дисциплины. Помню, как, хватившись однажды кого-то, спросил, где он. «Он заболел», – был ответ класса. «Запомните, – загремел Федор Павлович, рубя правой рукой воздух, – причиной неявки в школу может быть только смерть!». Мы вздрогнули, и было непонятно, он это серьезно или шутит. Потом я стал думать, что это была, наверное, всетаки шутка. В общем, из рук Федора Петровича и Федора Павловича я вышел с убеждением, что лучшим, что человечество создало за века своей истории, является книга. И если вдруг все рухнет и превратится в прах, погаснут лампочки, мониторы и экраны, но сохранится книга, по ней все можно будет восстановить.

С Лермонтовым я познакомился, однако, не через книгу, а через диафильм, и, вероятно, еще до школы.

Тетка моего приятеля жила в Польше периодически присылала его матери, своей сестре, посылки, в одной из которых и была эта волшебная штуковина. И комплект фильмов, то есть набор отдельных, оформленных в рамочки, кадров. Среди них – иллюстрации к повести Лермонтова «Тамань». Кадрики вставлялись в специальную прорезь, и их можно было рассматривать, как в бинокль, увеличенными и освещенными. Я был очарован, особенно запомнив почему-то ночную сцену на море, должно быть, ту, где были контрабандисты, обокравшие героя повести.

Потом была проза Михаила Лермонтова и, наконец, стихи, от которых буквально перехватывает дух.

Даже от двух-трех строк: «Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет…». Написано во времена императора Николая I, когда самодержавие казалось незыблемым как никогда. «Печальный Демон, дух изгнанья Летал над грешною землей…» – поэма «Демон», сочинение которой Лермонтов начал в 1829 году, когда ему исполнилось 15 лет.

«Выхожу один я на дорогу; Сквозь туман кремнистый путь блестит; Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, И звезда с звездою говорит…» Прочитав эти строки, трудно не попытаться представить и тихую ночь, и пустыню, внемлющую Богу, и звезды с звездою разговор, который Михаил Лермонтов наверняка слышал. Исследователями много сказано о его пророческом даре, о его даре всеведения, в подтверждение чего цитируются бесчисленные строки. О предсказании собственной гибели от пули (стихотворение «Сон»: «В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я…» – роковая дуэль состоялась на вершине лета, 15 июля 1841 года), об уже упомянутом предсказании краха царской короны, о проникновении в тайны Земли, которую поэт видел извне. «И над вершинами Кавказа Изгнанник рая пролетал: Под ним Казбек, как грань алмаза, Снегами вечными сиял…» («Демон»).

Увидеть Казбек размером с грань алмаза можно только из космоса, но Лермонтов видел, раз описал.

Мне же кажется, что Лермонтов и всю Землю целиком видел с расстояния, причем с очень большого. Начало второго четверостишья из «Выхожу один я на дорогу» я долго помнил так: «В небесах торжественно и чудно Спит земля в сиянье голубом…».

То есть никаких знаков препинания в этом тексте я не запомнил и лишь недавноувидел в книге, что на самом деле это выглядит так: «В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом…». Восклицательный знак вроде бы слегка меняет акцент, но Земля у Лермонтова спит, тем не менее, «в сиянье голубом». То, что наша планета в действительности голубая, первым из людей увидел, как известно, Юрий Гагарин, в 1961 году.

Но я думаю, что Гагарин был вторым, а первым был Лермонтов, в 1841 году.

Каким образом – тайна.

После стихотворения «Смерть Поэта» – о гибели Александра Пушкина – жизнь Михаила Лермонтова превращается в ад. «Смерть Поэта» не была опубликована, а ходила в рукописных списках, но Николай ее прочитал. Император был не дурак и прекрасно понял, кому Лермонтов предъявляет обвинение в убийстве Пушкина: «Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда все молчи!

Но есть и Божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет; Он не доступен звону злата, И мысли, и дела он знает наперед…» Лермонтов в 22-летнем возрасте был сослан на Кавказ, где шла никогда не прекращавшаяся война с горцами. То есть царь сослал его под пули и продолжал за ним следить. Вполне возможно, что провидчество поэта вселяло в императора какой-то подсознательный ужас, и он, подобно царю Ироду, казнившему пророка Иоанна Крестителя и пытавшегося еще в младенчестве уничтожить Иисуса Христа, стремился избавиться от Лермонтова.

Дуэли в ту эпоху не были в чести, и если начальство узнавало о них, оно немедленно принимало меры по предотвращению поединков. Если же узнавало постфактум, оставшихся в живых дуэлянтов строжайше наказывали.

Как в случае с Пушкиным, так и в случае с Лермонтовым все было иначе.

Доказано, что об обеих этих дуэлях Николай знал заранее и не шевельнул пальцем. Сами же дуэли современники поэтов признавали организованными против правил и потому ставшими просто подлыми убийствами. Но как Ирод превратился в нарицательный эпизод в истории христианства, так и Николай оказался преходящей фигурой на фоне гениев Лермонтова и Пушкина, хоть ранний уход поэтов и остался незаживающей раной в сердцах ценителей их таланта.

Незадолго до гибели Михаил Лермонтов написал горчайшие строки: «Прощая, немытая Россия, Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые, И ты, им преданный народ.

Быть может, за стеной Кавказа Сокроюсь от твоих пашей, От их всевидящего глаза, От их всеслышащих ушей».

Не все, наверное, относят сегодня эти слова на свой счет, но власть-то уж точно знает, о ком и о чем они, потому и неудивительно ее насупленное молчание в связи с юбилеем Лермонтова.

Ну, а чтобы представить, чем обещал поэт стать, если бы прожил подольше, достаточно, по-моему, прочесть даже одно всего его произведение – поэму «Демон», феноменальную, блистательную и бездонную, как небо.

Геннадий ЯКИМЧЕВ