«Инфраструктура сферы культуры Ульяновской области состоит в основном из учреждений традиционного типа», – эта фраза из буклета «Инвестиции в культуру Ульяновской области: проекты и предложения», изданного к IV Международному культурному форуму, имеет странный оттенок. Региональная власть словно извиняется перед потенциальными инвесторами за театры и библиотеки, филармонию и музеи. Кто решил, что традиционное – это плохо, и только новое, нестандартное безусловно хорошо? Минкульт России и минискусства региона ввели практику раздачи грантов на реализацию проектов-однодневок, и о каком из них вы слышали, какой произвел на вас впечатление? Зато без всяких грантов в течение вот уже шести лет существует замечательный, уникальный в своем роде театр. Его название «Enfant-terrible» можно перевести как «озорник», «несносный ребенок», «ужасный ребенок», но этот «ребенок» многим не просто нравится.

Он побеждает на театральных конкурсах, а меньше месяца назад директор фестиваля «ПостЕфремовское пространство» Анастасия Ефремова заявила о том, что «Enfant-terrible» отныне – бессменный участник фестиваля и его бренд. О том, как театр рождался, как становился на ноги и чем живет сегодня, мы поговорили с его режиссером Дмитрием Аксеновым.

Проверил себя

Называя «Enfant-terrible» уникальным явлением, подчеркну, что это театр частный, но не любительский. Актеры имеют соответствующее образование, часть параллельно работает в драмтеатре, а некоторые еще и преподают на актерском факультете УлГУ. Театр не имеет ни дотаций, ни богатых покровителей, со всеми финансовыми проблемами труппа справляется сама. Несмотря на скудность бюджета – билеты на спектакли здесь совсем не дорогие, а зал маленький, и выручка у него очень скромная – театр регулярно выпускает замечательные новые постановки.

– Дмитрий, ваш театр родился из конфликта, возникшего несколько лет назад в ТЮЗе. Понимаю, что воспоминания не из приятных, но что тогда произошло и как появилась мысль о «своем» театре?

– Тогда одновременно из ТЮЗа ушло несколько человек – четыре артиста, два художника, буфетчица, директор. Это был не просто уход, сначала мы пытались преодолеть творческие разногласия внутри театра, что-то решить. Молодежь написала какое-то письмо, я понимал, что не поможет, но поддержал их. Конечно, уходить было тяжело, все-таки за два сезона мы выпустили девять спектаклей… Я к тому времени успел поработать в четырех коллективах новокузнецком театре «Бум», пензенском «Кукольном доме», Ульяновском драмтеатре, в 2001 году мы пытались создать «первый» ТЮЗ, но тогда эта затея не удалась, а уже после, когда ТЮЗ все-таки появился, я два сезона в нем проработал.

Все эти годы я ощущал себя человеком, который утром уходит из дома вроде бы на работу, но на самом деле совершает долгий путь из дома домой, и работа была препятствием на пути домой. Говорят, счастье – это когда человек радостно идет на работу, а потом радостно идет домой, со мной этого не происходило. Я давно начал думать: «Раз ты такой несговорчивый, может, надо брать ответственность на себя и делать свое дело?». После ТЮЗа стало совершенно ясно: хватит искать. Вместо того, чтобы с кем-то конфликтовать, надо проверить себя – действительно ли я что-то делаю толком. И вот наш театр «Enfant-terrible» уже шесть лет существует, и мы планируем жить дальше. Мы стараемся рождать некое постоянство. Например, не устраиваем из фестиваля «Александровский сад» калейдоскопа, когда приезжаетсто театров, кругом вопят о новизне, но в этом мелькании часто являются лишь однодневки. А человек – достаточно консервативное существо. Например, мы же не переселяем жильцов еженедельно или ежедневно из квартиры в квартиру – от этого люди сойдут с ума. Человеку нужны традиции и ритуалы. Отправляясь на мероприятие, он должен понимать, что там ему будет хорошо. А если все мероприятия непредсказуемы, человек становится тревожным. Можно долго будоражить нервы и радоваться, что с тобой ничего не случилось. Но почему-то в ресторанах не вешают объявления: «У нас самый низкий процент смертности от несвежих продуктов».

И в искусстве не надо радоваться тому, что нас посетило 200 человек и всего 50 ушли седыми.

Часовые планеты

– Слышала, первые спектакли вы показывали едва ли не в квартирах?

– Не-е-ет! Самый первый опыт был в 2004 году, когда мы сделали программу для ребят и ездили по детским садам и школам. Через несколько лет после того мне вдруг рассказали такую историю. Приехали два актера в садик, отработали программу, воспитатели им заплатили и вдруг сказали: «Все хорошо, но вот когда-то к нам приезжали клоуны, как-то странно они назывались то ли чертов ребенок, то ли жуткий ребенок, – но такими мы детей больше никогда не видели!». А мы ведь ничего такого не делали, штанов через голову не снимали, и я помню, какой это был восторг! Вот тогда я впервые понял, ради чего стоит жить: чтобы была радость. Недавно у нас была одна учительница из первой гимназии, и она пообещала привести к нам свой класс. И вот пришли эти гимназисты: сначала мы слышали реплики вроде: «И это театр?!». А потом они посмотрели спектакль, посидели в буфете, поиграли на пианино, погладили кошку – и ни в какую не уходили! Потом мы увидели в книге отзывов несколько записей примерно одинакового содержания: «Я хочу всегда здесь жить!». Все, можно умирать!

– Никак не привыкну к тому, что актеры после спектакля тоже приходят в буфет, пьют чай, как ни в чем не бывало говорят о том, о сем…

– Мне хочется, чтобы никто не думал, что здесь работают люди из числа каких-то небожителей, какими считают так называемых звезд. Все должны понимать, что каждый при желании может сделать что угодно свой театр, например. Главное – творить с любовью. Это важное обстоятельство человеческой жизни мы забыли напрочь, поэтому работа стала для нас мукой. Экзюпери написал, когда человек видит смысл своей работы, то пастух становится часовым всей планеты. С каждым ударом кирка в руках изыскателя возвышает его, а в руках раба – унижает.

Грубо говоря, мы смердим, вместо того, чтобы открыть души. И театр как концентрат чувств и мыслей должен что-то делать с человеком, его духовность должна сотрястись. Не обязательно разводить дидактику: пусть смысл будет скрытым и незаметным, но исподволь он должен изменять нас. Пусть, как минимум, половина актеров будет носителями идеи, которую заложили Чехов или Шекспир. Драматург Виктор Розов прекрасно сказал, что театр – это такое место, из которого здоровый человек должен уходить немножко больным, а больной – здоровым. А у нас выручку, погоню за деньгами, за благополучием возвели во главу всего, и это играет с нами плохую шутку. Мы отдаляемся, может быть, от собственной души.

Не надо выпучивать глаза

– Но и без денег, увы, нельзя.

Слышала, у театра большой долг по «коммуналке». Может, стоило принять предложение Управления культуры стать муниципальным театром?

– Думаю, если бы это намерение было серьезным, все уже давно решилось бы. Но нам предложили написать наши пожелания – и мы это сделали, а бухгалтерия управления посчитала по-своему. По их расчетам, бюджет театра со всеми расходами составил бы 13 миллионов рублей в год. Они включили туда, например, расходы на восемь телефонов, которых здесь отродясь не было, и пропитку занавеса – а какой у нас занавес? – пропитку стен, хотя у нас стены кирпичные! В общем, думаю, чиновник посмотрел на итоговую сумму и отказался от этой идеи. Но мы не чувствуем себя обделенными. К счастью, у нас есть это помещение на улице Минаева, 6. Специалисты Управления муниципальным имуществом придумали, как передать его нам в безвозмездную аренду. Сейчас мы решаем вопрос по установке профессионального света. Сделаем мы его сами и не станем сетовать, что кто-то не сделал его вместо нас.

Мы вышли на такой уровень посещаемости, который позволяет зарабатывать и закрывать текущие платежи.Причем у нас нет распространителей билетов, которые навязывали бы их кому-то, мы не используем административный ресурс. Мы ездим на гастроли и фестивали. Анастасия Ефремова сказала, что наша команда не обманывает ожиданий, и сделала нас пожизненными участниками своего фестиваля. Для этого не потребовалось валяться в ногах у кого-то. Артисты всего лишь сыграли спектакль с душой, с сердцем. Это работает само по себе. Не надо ни глаза выпучивать, ни грудь вываливать на сцену. Людям хочется ясности, внятности. Посмотрите на дачников: как терпеливо они выращивают рассаду на подоконнике, как лелеют всходы, как радуются превращению семени в огурчик. Это естество человека – стремление к творчеству, к получению плодов своей деятельности, к тому, что ему ясно и понятно.

Может, он не столько хочет огурца, сколько радости от всего процесса!

Сделать скрытое явным

– А Вы такую страсть, такое счастье видите у актеров?

– Иначе что их здесь держит? С этой страстью человек рождается, просто она бывает не осознана. «Добрые родители» пытаются оградить ребенка, как им кажется, от трудностей, и к чему это приводит? У человека все есть – машина куплена, учеба оплачена, от армии его откупили, но все чего-то не хватает, и человек пытается заглушить это страдание шоппингом, развлечениями. А не хватает ему всего-то радости труда!

Люди стремятся сделать жизнь сплошным праздником, но слово «праздник» восходит к слову «праздный», «пустой». А что делает жизнь наполненной? Труд! И когда наш ребенок вбивает в шкаф гвоздь, мы должны не ругать его, а хвалить – он дело сделал! Но театр у нас не проповедальный, а исповедальный.

Проповедь порой нужна, но проповедник сам может не верить в то, что говорит. Исповедь – другое дело.

– Наверное, Вам здорово повезло, что подобрались единомышленники, готовые играть за одни аплодисменты, в нужный момент быть малярами и штукатурами, самим шить костюмы?

– Дело не в аплодисментах. Наш театр уже оброс мифами, в театральных кругах сложилось мнение, что мы тут круглыми сутками сидим.

Но такое было только в тот год, когда нам дали помещение, и мы приводили его в порядок. Это была такая десантная операция, которую нельзя было бросатьни на день, иначе мы завязли бы в ремонте надолго. Потом кому-то стало скучно, кто-то надорвался внутренне. Но сохранилась основа: люди-подвижники, которые работают не ради денег и не из-за стремления к определенному уровню жизни. Есть, конечно, страх, который лукаво нашептывает: «А вдруг по миру пойдешь?».

Но это не так. Мы трудимся, не голодаем и поддерживаем друг друга.

При нашем смешном бюджете мы назначили мамам, которые сейчас не работают, так как растят малышей, по тысяче рублей. Если кому-то экстренно нужны средства – на лечение, на еду, не важно, – если есть острая необходимость, то мы общим советом решаем дать человеку деньги.

Поэтому дело у нас спорится. И мы будем оттачивать свое мастерство, осмысливать свой способ существования на сцене, потому что главное для нас – понимание того, что мы делаем и для чего. Ложный тезис о достойной зарплате, о благополучии привел к тому, что люди забывают, почему они оказались на сцене, а не на рынке семечками торгуют. А может, их задача – сделать ощутимым невидимое, скрытое – то, о чем люди в повседневной суете забывают, а театр заостряет?

Анна Школьная