Отгремели главные торжества в честь 70-летия Великой Победы. 22 июня вспомним трагическую дату начала войны. Все меньше остается непосредственных участников боевых действий. И мы обращаемся за свидетельствами тех дней к следующему поколению – детям военной поры.
Перед вами бесхитростный рассказ о тыловом Ульяновске, каким он запечатлелся в памяти ульяновского мальчишки Альки с пиратским прозвищем Билли Боне – Альберта Васильевича Радыльчука (1930-2005).
Его отец, Василий Афанасьевич, воевал в бригаде самого Григория Котовского, потом служил и учился, работал в Наркомате обороны, преподавал в Ульяновском высшем военном инженерном училище связи, занимался краеведением. В Ульяновск семья Радыльчуков попала в декабре 1938 года и поселилась в недавно сданном доме напротив тогда еще среднего военного училища связи. Переезду предшествовали репрессии в Наркомате обороны. Начальника отдела, где служил Василий Афанасьевич, арестовали, а офицеров разослали из столицы в провинциальные города.
Альберту шел девятый год. Кстати, имя свое он получил благодаря… кино. Семейные предания не сохранили названия фильма, на просмотр которого отправились жившие тогда в Киеве молодые родители. Но почему-то им понравилось мелькнувшее в титрах имя режиссера – Альберт. Его и дали Радыльчуки своему первенцу. С детства Алька мечтал о море. После окончания школы Альберт Радыльчук поступил на артиллерийский факультет Каспийского Краснознаменного высшего военно-морского училища имени Кирова в городе Баку. Практику проходил на Черноморском флоте, а служить в 1953-1976 годах довелось на прославленной Балтике. Капитан 3-го ранга Радыльчук командовал минным тральщиком.
Заходил в заграничные порты от холодной Финляндии до жаркого Египта. В 1980-е -1990-е годы бывалый моряк работал в областном Госархиве.
Накануне 9 мая 2000 года архивисты попросили Альберта Васильевича поделиться воспоминаниями о войне. Он вышел переваливающейся моряцкой походочкой на трибуну и начал свой рассказ:
«Начало войны 22 июня 1941 г. было для нас, подростков, полной неожиданностью. […] Тревожные разговоры в семье не велись.
Первые признаки войны в июне-августе – это всеобщая мобилизация в армию. Еще по рекомендации начальства на стекла окон наклеивались бумажные кресты. […]
Люди старшего поколения, которые пережили Первую мировую и Гражданскую войны, были озабоченно-грустные, но не пораженческого настроения, верши в победу. У молодежи – «через неделю мы будем в Берлине». […] Мы с матерью отдыхали в июле месяце в Винновке. […] Жили у частного хозяина. Сына хозяина забирали в армию. Видел, как в деревне провожают на войну. Это как похороны с поминками. К осени было приказано затемнить город, то есть каждый дом, каждая квартира должна плотно занавесить окна в темное время суток. Ходили патрули и стучали в окна, если просачивался свет. Потом все наладилось, всех приучили. […]
Итак, зимой и осенью город погружался во тьму. Сначала было очень непривычно. Но человек приспосабливается ко всему. Все четыре года жили как будто так и надо. Фары у машин светили синим светом, да еще на фарах были насадки с узкой щелью. В школу идешь в первую смену в темноте, если во вторую смену, то возвращаешься домой тоже в темноте. Все здания школ были взяты под госпитали. […] Учились в маленьких домах. […] Каждый новый учебный год – в другом здании. Всего за войну моя школа меняла пять мест учебы. […]
События на фронте разворачивались стремительно. Никто не ожидал, что в ноябре немцы будут под Москвой. Жадно слушали по радио сообщения Совинформбюро о событиях на фронте. Все, кто имел радиоприемники, обязаны были их сдать до окончания войны. В домах были радиоточки. Все верили в победу, все верили руководству страны. […]
Об истинном положении на фронте народ не знал. Об огромных окружениях наших войск. О миллионах, попавших в плен. Больше узнавали от участников событий, как что было. […] Появилась военная цензура. На конвертах писем с фронта штамп «Проверено военной цензурой».
Нежелательные строчки замазаны черной краской. Пошли потоком […] эвакуированные. Больше всех их было из Ленинграда и Москвы, потом с Украины, Белоруссии. […] К нам тоже вселили семью с Украины.
Электроэнергию отключили, ее подавали только на заводы и фабрики. Наша семья жила в 4-этажном доме напротив училища связи на 4-м этаже. Вот и представьте себе, какая была жилищная обстановка: электрического света нет, водопровод не работает, и туалет, естественно, не работает, центральное отопление не работает. Как выходили из положения: воду приносили из колодца, для чего дома стояла бочка, отапливались «буржуйкой», которая стояла только на кухне. На ней и готовили пищу. В комнатах ничего обогревательного не было. Спали, накрывшись ворохом одежды. […] Топили маленькими чурками для экономии. Освещение – керосиновая лампа в комнате, а на кухне маленькая коптилка. Огонек величиной с горошину. Берегли керосин. Туалет: это выкопанная большая яма во дворе, над которой четырехместная деревянная будка. Вот такие удобства. Самый живучий оказался частный сектор с деревянными домиками. […]
Полная автономия. Если сейчас создать ту обстановку, которая была во время войны, я с ужасом думаю, как будут люди жить в 16- и 9-этажках с их лифтами и прочими удобствами.
[…] Снабжение продуктами резко ухудшилось. […] Были карточки на продукты и на промышленные товары (керосин, мыло и пр.). Их называли […] «заборные». Норма хлеба: работающим – 600 гр. хлеба в день, иждивенцам (детям, инвалидам, старикам) – 400 гр. хлеба в день. К несчастью, карточки полностью не отоваривались […]. Качество продуктов резко упало. Хлеб со всякими примесями. Когда он, например, высыхал, то рассыпался на мелкие крошки.
В Ульяновск стали прибывать эвакуированные промышленные предприятия. […] Резко выросло население, ибо предприятия переезжали со своими рабочими и служащими и их семьями. В 1941 году население города Ульяновска было ПО тысяч, а к 194S году было уже 200 тысяч. Ульяновск превратился в довольно крупный промышленный центр. Из Москвы эвакуировались наркоматы […]. Например, Наркомат Военно-Морского флота. Занимал здание бывшей Симбирской гимназии и дом по ремонту музыкальных инструментов против драмтеатра. Отдел Наркомата внешней торговли в здании пединститута и многие другие. Штаб Волжской военной флотилии. Появилась на Волге такая флотилия. […] На всех больших буксирах установили одно или два зенитных орудия. […] Автомобильный завод ЗИС выпускал грузовые пятитонные машины ЗИС-5В. На внешний вид очень неказистые, но очень надежные в эксплуатации. Немцы их очень ценили, потому что немецкие машины в условиях нашей суровой зимы работали плохо.
Какие военные училища были в 1943 году в Ульяновске. Наши ульяновские: училище танковое № 1, образовано в 1918 г. Единственное в стране училище, носящее звание «гвардейское». Училище связи образовано в 1936 году и авиашкола тоже с 1936 года. Из города Орла было эвакуировано еще одно танковое училище. Для удобства в городе их называли первое танковое и второе танковое. Располагалось оно, где сейчас военное техническое училище. Еще было пехотное училище. Располагалось оно, где теперь авиационная академия гражданской авиации. […]
Мост через Волгу сильно охранялся. С суши уже за километр была колючая проволока и охрана. С воздуха – зенитный дивизион ПВО. Один из постов ПВО находился на крыше краеведческого музея. Самая ближайшая зенитная батарея, где мы жили, располагалась на Среднем Венце. Зенитчицы были в основном молодые девчата. Командиры были мужчины. Батарей было много и на островах, и на левом берегу Волги. Мост – стратегический объект. С Урала шли эшелоны с тяжелым оружием. […]
Немецкие самолеты прилетали частенько, но город не бомбили, а приглядывались к мосту и заводу Володарского. Прилетали и ночью, и среди белого дня. Стреляли зенитчики бойко. […] От залпов дрожал весь дом. […] После Сталинградской битвы стало потише, а в конце 1943 года зенитный дивизион ушел на Запад продолжать воевать.
[…] На краю училища [связи], под самым первым бугром было устроено стрельбище. Стреляли почти ежедневно. Начиная от пистолетов и кончая пулеметами […]. Иногда стреляли из противотанковых ружей. Кидали ручные гранаты […]. Мы, пацаны, наблюдали все это – как без нас могут быть такие мероприятия. И когда вояки уходили, мы производили ревизию. Все неразорвавшиеся гранаты были наши (их никто из военных не подбирал). Обращались мы с гранатами не хуже солдат, а, пожалуй, лучше. […] Уже в 1944 году стреляли и из трофейного немецкого оружия. Например, из пулемета «Универсал». Одним словом, оружия и боеприпасов у пацанов хватало. У меня был маузер, на котором было написано: «Ваффен фабрик 1939 г.», а также противопехотные мины. Да, никаких садов на склонах Волги не было, от училища связи до самого леса были голые бугры. Это места наших всех мероприятий, дальнейшее подрывание гранат и прочее».
Продолжение следует.
Подготовил воспоминания А.В. Радылъчука к публикации архивист Антон Шабалкин