В этом году ульяновским меломанам невероятно повезло — на ежегодный музыкальный фестиваль приехал выдающийся исполнитель современности Юрий Башмет. Это музыкант, первым показавший миру альт во всей его красе. Благодаря нему инструмент, до него считавшийся «падчерицей скрипки», вышел из оркестра и стал солирующим, а его голос покорил сердца многих слушателей и вдохновил молодых исполнителей. В Ульяновск он приехал вместе с оркестром «Новая Россия», который сам создал и художественным руководителем которого является. Он исполнил симфонию Гектора Берлиоза «Гарольд в Италии» (по поэме Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда») и Пятую симфонию Петра Чайковского. А перед концертом ответил на вопросы журналистов.

— Наверное, вы знаете, что у меня была группа. Для мамы я играл на скрипочке, а для себя — на гитаре, — рассказал Башмет. — Нашим кумиром были «Битлз», но когда нам стало лет по 12-13, они перестали быть для нас модными. Нам казалось, что жизнь кончилась. Тогда появился Джимми Хендрикс, который мне не пришелся по душе. Я не был готов к такой манере, такому стилю. Только с годами я понял, что это незаурядная, очень мощная фигура. Чуть позже появились группы «Чикаго», «Кровь и слезы», и я понял, что нам надо пойти в эту сторону. Но ни хороших инструментов, ни традиции не было, и у нас не получалось… А годы спустя в Карнеги-холле я встретился с теми, кого обожал — со Стивом Уандером, Стингом, Элтоном Джоном…

— Юрий Абрамович, мы знаем, что Вы — народный артист СССР, но нигде не написано, являетесь ли Вы народным артистом России…

— Наверное, для этого надо какое-то заявление написать, но я этого не делал. Думаю, автоматически считается, что если ты народный артист СССР, то и народный артист России тоже. Хочу сказать, что удостоверение народного артиста СССР — это замечательная ксива. Везде, где нужно проходить паспортный контроль, полицейские улыбаются. Через девять лет после того, как получил это звание, я познакомился на одном концерте с Михаилом Сергеевичем Горбачевым, показал ему свое удостоверение и рассказал, какая замечательная эта ксива. Он переспросил: «Правда, помогает?», взял его, листал-листал, нашел чистую страницу и написал: «Подтверждаю. Михаил Горбачев».

— Что сложнее — сделать то, что Вы сделали, когда вывели альт на большую сцену, или стать первым среди скрипачей?

— Сейчас я не могу сказать, кто первый среди скрипачей. Я даже не уверен, был ли бы первым Паганини, если бы он был жив. Это ведь люди устанавливают такие понятия, кто есть первый — кто богаче, кто больше концертов играет, чьи пластинки продаются лучше, как заполняются залы… Но, в конечном счете, думаю, что скрипачам сложнее, поскольку рынок очень большой. А мне было сложно тогда, когда рынка вообще не было. Чтобы открыть этот рынок, прикладывалось очень много усилий — и не напрасно, ведь появились изумительные произведения. Это сочинения Губайдуллиной, Шнитке, Канчели, Эшпая, Александра Чайковского, Эдисона Денисова, японца Такемицу. Я мог бы долго продолжать этот список, но только названного хватило бы, чтобы считать, что не напрасно этот путь пройден. У скрипачей такой проблемы не было. Получив премию на международном конкурсе, в советское время скрипач получал путь. Особенно после победы на конкурсе имени Чайковского. А уж складывалась ли у него потом карьера — это дело личное, зависящее от того, находится ли человек в балансе с собственным вкусом, с совестью, с профессионализмом и так далее.

— Чем вы удивляете публику?

— Мой путь интерпретации связан с максимальной чисткой партитуры от любых — даже гениальных — исполнительских традиций. То есть я открываю партитуру и читаю ее, словно впервые, как будто она только что написана, как это было с Альтовым концертом Шнитке. Тогда ты умом и душой видишь, что хотел автор. А когда на слуху пусть даже самые замечательные находки великих исполнителей, этот автопилот у исполнителя и слушателя превращает произведение во что-то музейное в плохом смысле слова. Чистота прочтения уртекста — то есть того, что автор своей рукой написал, — дает возможность приблизиться к тому, что мы видим в партитуре. Поэтому удивляем мы чистотой, оригинальностью самого текста. Таких примеров в моей практике очень много. Например, в «Реквиеме» Моцарта, в заключении знаменитой «Лакримозы» финальный мажорный аккорд все хоры всего мира исполняют одинаково. Когда-то кто-то нашел такой замечательный способ продемонстрировать оптимизм: последний аккорд исполняется на крещендо (с итальянского — «с нарастанием громкости». — Ред.), доходит до форте («громко». — Ред.) и уходит на диминуэндо (затихая. — Ред). Когда я впервые дирижировал «Реквиемом», то увидел в нотах, что там нет ни крещендо, ни форте — только пиано («тихо» — Ред.). Я попросил достать мне другие партитуры этого произведения, и везде было одно и то же. Тогда я стал добиваться на репетициях, чтобы звучало только пиано. Не получается — в крови у нас то, что мы слышали много раз. Я подошел к каждой девочке, к каждому мальчику и умолял их на коленях, просил петь, как написано — не выходит! Тогда я для всех нарисовал в нотах знаки крещендо и форте и зачеркнул их красным карандашом. 15 минут бился — ничего не произошло. На генеральной репетиции — то же самое. Тогда я сказал: «Если на концерте сделаете крещендо, больше мы ничего совместно делать не будем». А это был хор моего приятеля Гены Дмитряка. И на концерте никто из них не сделал крещендо! Все профессионалы, которые слышали это, сказали, что получилось очень оригинальное, интересное прочтение. А я накануне заснуть не мог — как раз и засомневался в правильности своего выбора. Кому понравится такой путь в исполнительстве, он может фантазировать и создавать свое, не повторяя чужих интерпретаций.

— На концерте публика удивлялась, насколько слаженно играет оркестр, когда дирижер откладывает палочку и берется за альт. Как Вы этого добились?

— «Гарольд в Италии» — это не концерт, а симфония, и в ней альт мало солирует. Уникальность этого произведения в том, что никто в мире по многим обстоятельствам не дирижирует и не играет одновременно. Всегда есть дирижер и солист — альтист, который мало играет. В данном случае я в одном лице и дирижер, и исполнитель. Это возможно в нашей стране, потому что музыканты понимают, что если нужно что-то сделать, то надо поработать побольше. Когда мы исполняли эту симфонию впервые, у нас было девять репетиций. За границей мне этого не позволил бы ни один профсоюз — ни в Италии, ни в Японии, нигде. Это произведение заказал Берлиозу Паганини, который увлекся альтом. Но когда была готова первая часть и он ее увидел, то сказал, что не будет играть — это недостаточно виртуозно, не концерт. Деньги он заплатил, а играть не стал. Но благодаря этому заказу существует замечательное произведение. У Паганини был альт Страдивари — я играл на нем, и могу сказать, что этот инструмент плохой. У меня была мечта собрать инструменты, на которых играл Паганини, чтобы они в один вечер прозвучали. Это скрипка, которую привезли из Генуи, гитара, хранящаяся в Париже, в музее — убитая, но очень красивая, шестиструнная мандолина и альт. Альт привез из Японии музыкант, который по условиям контракта играет на этом инструменте уже 19 лет. Я очень мучился с этим альтом — одна нота гениальная, а все остальные не очень хорошо звучали. Музыканты слышали, как я говорил за кулисами: «Бедный Николо!». А потом мне рассказали, что тот японец после концерта сказал: «Бедный Юрий». Но я был бедным в течение часа, а он — уже 19 лет. Этот профессионально, прекрасно сконструированный инструмент — не лучшее достижение Страдивари. Хочу уточнить, что я рассказал эту историю не для того, чтобы сказать, что не все инструменты Страдивари хороши, а чтобы вы поняли: у каждого из нас есть периоды взлетов и неудач.

— Для Вас, для Вашего инструмента написано более 50 произведений. Что Вы могли бы сыграть без особой подготовки?

— Есть около десяти произведений, которые я мог бы завтра сыграть — три произведения Шнитке, самое серьезное из них — Концерт, в котором зашифровано мое имя (как известно, звуки записываются не только нотами, но и латинскими буквами: слово Baschmet можно прочесть, как мелодию. — Ред.). Это сочинения Губайдуллиной, два шикарных концерта Александра Чайковского, «Стикс» и «Литургия» Гии Канчели, произведения Эшпая, Денисова, Головина. Я сыграл еще не все произведения, написанные для меня, — некоторые еще лежат и ждут своей очереди: сложно найти время и выучить их. Одно, например, написано композитором из Санкт-Петербурга, другое — французом.

Анна Школьная