Анна Школьная
В год 250-летия Николая Карамзина принято цитировать слова Пушкина о главном труде историографа – «Истории государства Российского». «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную, – писал Александр Сергеевич. – Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили». На этом цитату прерывают, иногда ограничиваются первым – максимум первыми двумя предложениями. А заведующий отделом истории Областного краеведческого музея Марат Гисматуллин со смехом продолжает: «И ничего не поняли!». Если же не интерпретировать слова поэта, то он написал буквально следующее: «Ничего не могу вообразить глупей светских суждений, которые удалось мне слышать насчет духа и слова «Истории» Карамзина». Критика содержания и слога книги Карамзина просто смешна: одна дама, например, была возмущена тем, что историограф употребил слово «однако», а не «но»: «Как это глупо! – воскликнула он при Пушкине. – Чувствуете ли всю ничтожность вашего Карамзина?». А отец Герцена с пренебрежением отложил «Историю», сказав: «Все Изяславичи да Ольговичи, кому это может быть интересно?».

Лучше меньше да лучше
Карамзиным Ульяновскую область в этом году закормили и даже перекормили. Начиная с января ему посвящали по 160-200 мероприятий в месяц. Особенно досталось детям: школьникам талдычили про историографа на классных часах, в библиотеках и даже в летних лагерях. Было ли все это для них интересно? Не факт. Смею предположить, что гораздо лучше было бы показать детям лет до 13 спектакль театра кукол «Прекрасная царевна и счастливый карла», а школьникам постарше – премьеру прошлого года «Бедная Лиза» в драмтеатре. А для взрослой публики, кроме того, в Историко-мемориальном центре-музее Гончарова работает выставка «Карамзин на все времена» – замечательный образец знакомства с личностью нашего земляка. «Симбирскому курьеру» о нем рассказали Марат Гисматуллин и заведующая сектором новой и новейшей истории Надежда Волкова.

Специально для этой выставки музей заказал оборудование: выставочный зал разделили на несколько зон ажурные решетчатые арки вроде модных на рубеже XVIII-XIX веков конструкций – пергол, которыми украшали английские сады. Переходя из одной зоны в другую, посетитель следует по основным жизненным вехам Карамзина – Симбирск, Москва, Петербург. Основу экспозиции составили уникальные подлинные материалы – документы из московских и санкт-петербургских музеев – Государственного литературного, Государственного и Всероссийского музеев Пушкина, Пушкинского Дома, РАН, Российского государственного архива древних актов и Российского государственного исторического архива, книг из библиотеки Карамзина и его сына Владимира, хранящихся в фондах нашего Дворца книги, собственных документов и предметов Краеведческого музея.

Сентиментализм и масонство
У входа посетителей встречает копия сказки Дмитрия Семенова, одного из предков Карамзина, о его службе в 1606-1610 годах. Эта сказка, или докладная, как сказали бы сейчас, составленная во времена правления Василия Шуйского, – первое документальное упоминание о роде Карамзиных. Можно попытаться прочесть этот документ, но только если есть навык чтения скорописи XVII века. На витрине есть еще один интересный документ – прошение бабушки Николая Михайловича с просьбой закрепить за ней земли в Симбирском уезде. Генеалогическое древо рода Карамзиных, представленное на выставке, – труд самого Николая Михайловича, который он завершил в 1799 году. Любопытный экспонат предоставил Дворец книги – это книга 1763 года издания, на которой рукой отца Карамзина, Михаила Егоровича, написано, что он купил ее в Москве за 60 копеек. Известно, что в Симбирске, где Карамзин жил до 14 лет, он прочел все книги в доме. Логично предположить, что европейский авантюрный роман «Счастливый флорентиец, или Жизнь графа де ла Валля» не был исключением.

Удивительно, что Карамзины сохранили книгу 1784 года «Апология, или Защищение ордена вольных каменщиков» Штарка в переводе Ивана Тургенева. Доподлинно известно, в 1786 году в России был издан указ о причастности к масонству, и посвященная ему литература уничтожалась. А Карамзин стал масоном в 1784 году, он вступил в ложу «Золотой Венец» в Симбирске, и Тургенев стал его первым наставником. А вторым, уже в Москве, был Николай Новиков – одна из крупнейших фигур русского просвещения. Под его руководством 19-летний Карамзин занялся редактированием журнала «Детское чтение для сердца и разума», в процессе которого и начал оттачиваться его стиль – постепенно от громоздких и устаревших оборотов он переходил к более легкому и простому слогу. В те годы появились первые литературные опыты Карамзина. Среди них была пьеса «Только для Марфина», написанная специально для летнего театра Салтыковых, в имении которых часто проходили встречи членов Дружеского ученого общества, основанного Новиковым. По сути, это был небольшой водевиль.

Начало русской литературы
В 1789 и 1790 годах, в общей сложности год, Карамзин провел в Европе. По возвращении в Россию он собрал все свои записки с впечатлениями о поездке (в том числе о встрече с Кантом и о французской революции, в гуще которой оказался) и написал «Письма русского путешественника» – произведение, которое филологи называют началом русской литературы. Европа по достоинству оценила «Письма» и впервые в истории начала переводить и издавать книгу русского автора. А после этого Карамзин ввел русскую публику в курс жизни европейского общества, издавая «Вестник Европы». Этот журнал приносил ошеломляющий доход, Карамзин получал до 6000 рублей в год. Для сравнения: когда через несколько лет он набрался храбрости и обратился через Михаила Муравьева к императору Александру I с просьбой сделать его историографом, тот назначил ему куда более скромный пансион – всего 2000 рублей в год. Кстати, Карамзин был не первым историографом, как его часто называют, а лишь самым известным: до него уже были, например, Август Шлецер и Михаил Щербатов.

Омытое слезами Пушкина
12 декабря, в день 250-летия со дня рождения Карамзина, в Художественном музее откроется выставка картин, посвященная Николаю Михайловичу, в том числе портрет кисти знаменитого русского художника Василия Тропинина. Но и на выставке в Доме Гончарова есть несколько портретов Карамзина, в том числе самое первое и, по мнению самого Карамзина, самое достоверное изображение – гравюра Иоганна Липса, выполненная по оригиналу Федора Кюнеля для первого издания «Писем русского путешественника». А еще – копия миниатюры на кости, сделанная, вероятно, для подарка невесте, Елизавете Ивановне Протасовой, в которую он был влюблен на протяжении 14 лет до свадьбы и которая умерла от родов всего лишь через год семейной жизни. Миниатюра очень красивая, изящная и богато украшена как с лицевой, так и с тыльной стороны. Вещь, достойная эпохи сентиментализма.

С Пушкиным Карамзина связывает не только восторженное отношение поэта к «Истории государства Российского». Они были знакомы, Пушкин бывал в доме Карамзина в Царском Селе и играл с его детьми. Влюбчивый юный поэт воспылал чувствами ко второй жене Карамзина, Екатерине Андреевне. Его любовное письмо она показала мужу, его обсудили на семейном совете, а впоследствии Карамзин показывал гостям «место, омытое слезами Пушкина».

Очаг безбожия
С 1804 года Карамзин занимался почти исключительно «Историей». Для выставки увеличили и распечатали один из черновых листов Карамзина, но почерк у него на редкость неразборчивый. Прервался он единственный раз, когда великая княжна Екатерина Павловна попросила его написать «Записку о древней и новой России». Эту работу император прочел за ночь, когда останавливался у Карамзина, и наутро простился с ним очень холодно – лишь подняв издали руку. Потеплел он к историографу лишь после Отечественной войны 1812 года. В частности, историограф критически высказался о реформах Михаила Сперанского: «Государственные преобразования, совершаемые Сперанским, есть не что иное, как произвольное подражание революционной Франции, которая является очагом революционной заразы и безбожия». Карамзин писал, что император должен понимать: Россия не готова к такому решительному шагу вперед. Известный консерватор и монархист Карамзин в своих трудах «порой больший роялист, чем сам король», говорит Гисматуллин, но подчеркивает, что Николай Михайлович не так однозначен, каким его представляют, и порой его высказывания весьма противоречивы. Впрочем, его и самого критиковали: уже к середине XIX века его подход считался устаревшим, а его «История» – в большей степени литературным произведением, нежели научным. В частности, его упрекали в свободной трактовке истории и в назидательности.

Не успел умереть, как начал бронзоветь
Уже через семь лет после смерти Карамзина его земляки-симбиряне решили поставить в Симбирске памятник ему. Губернатор Александр Загряжский от имени 38 дворян подал прошение Николаю I о том, чтобы тот разрешил объявить подписку о всероссийском сборе средств, и летом того же года император лично указал на место для памятника, куда его и поставили. Это был первый памятник в Симбирске и второй памятник гражданскому лицу в России (первый увековечил память о Михаиле Ломоносове). Сейчас невозможно представить Ульяновск без бронзовой Клио, а в 1931 году некто Тимонин из Старого Тимошкина донимал местную власть письмами, в которых твердил, что зря пропадает цветной металл. Власть сочла нужным посоветоваться с сотрудниками Краеведческого музея (тогда – Народного. – Ред.), и его директор Павел Гречкин объяснил, что это произведение искусства и сносить его нельзя. Тимонин не унимался, были и среди горожан те, кто считал памятник Карамзину уродливым, но, говоря словами Николая Языкова, «памятник чудесный, вечный, достойный праведных похвал» до сих пор стоит на своем месте.