Почему последний министр земледелия Российской империи, уроженец Симбирска Александр Наумов, будучи врагом советской власти, высоко оценивал своего одноклассника Володю Ульянова?

В процессе поиска причин русских революций 1917 года открываются такие исторические коллизии, которых не смогло бы, вероятно, придумать самое богатое воображение. В частности, известный тольяттинский краевед и журналист Сергей Мельник, исследующий историю дворянской семьи Наумовых, на протяжении многих лет задается вопросом, почему соседи по парте Александр Наумов и Владимир Ульянов, учась у одних почтенных учителей, извлекли кардинально разные уроки?

“Появился я на Божий свет в ночь с 20 на 21 сентября (ст. ст.) 1868 года в гор. Симбирске в так называемом “Ермоловском” доме”, – так начинает свои мемуары “Из уцелевших воспоминаний. 1868-1917” Александр Наумов, егермейстер двора и царский министр земледелия. Двухтомник на русском языке, изданный небольшим тиражом в 1954 году в США Анной Константиновной и дочерью Ольгой Кусевицкой, на Западе есть едва ли не в каждой публичной библиотеке, но в России – большая редкость.

Книга содержит не только интересные свидетельства из жизни Симбирска, Ставрополя, Самары, деятельности губернских земств, но и “отроческие” страницы, посвященные Симбирской гимназии, а также характеристику личности будущего вождя мирового пролетариата “без купюр”. Именно по этой причине наумовские мемуары в СССР были под строжайшим запретом.

Два медалиста
Знатный род Наумовых постановлениями Симбирского дворянского собрания 10 октября 1796 года и 26 марта 1812 года был признан, а 12 апреля 1843 года подтверждён в древнем дворянском достоинстве, однако Департаментом герольдии эти документы утверждены не были, в результате Наумовы стали самарскими, будучи внесенными во II часть дворянской родословной книги Самарской губернии. Михаил Михайлович Наумов (1800-1880), дед будущего министра, будучи предводителем симбирского дворянства, способствовал строительству здания для дворянского собрания (ныне – областная научная библиотека) и возвел на собственные средства театр (не сохранился). Александр Наумов предводительствовал уже самарское дворянство, открыл музей С.Т. Аксакова и поддерживал (в том числе из своего кармана) нескольких учебных заведений в губернии. С декабря 1906 года он – камергер Двора Его Величества, с декабря 1907 года – егермейстер. С 10 ноября 1915 года по 21 июля 1916 года – министр земледелия и председатель Особого совещания по продовольственному делу.

…Но сначала была Симбирская классическая гимназия, куда родители перевели Александра из кадетского класса. Здесь судьба свела его с Володей Ульяновым. “Я учился с ним бок о бок, сидя рядом на парте в продолжение всех шести лет и, в 1887 году, окончили вместе курс, – писал Наумов. – В течение всего периода совместного нашего с ним учения мы шли с Ульяновым в первой паре: он – первым, я – вторым учеником, а при получении аттестатов зрелости он был награжден золотой, я же серебряной медалью”.

“Ходячая энциклопедия”
«Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдавленной с боков головой, Владимир Ульянов имел неправильные, я бы сказал, некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, немного приплюснутый нос и вдобавок – большой рот, с желтыми, редко расставленными зубами, – описывает одноклассника автор. – Совершенно безбровый, покрытый сплошь веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачесанными назад длинными, жидкими, мягкими, немного вьющимися волосами.

Но все указанные выше неправильности невольно скрашивались его высоким лбом, под которым горели два карих круглых уголька. При беседах с ним вся невзрачная его внешность как бы стушевывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкавших недюжинным умом и энергией. Родители его жили в Симбирске. Отец Ульянова долгое время служил директором Народных училищ. Как сейчас помню старичка елейного типа, небольшого роста, худенького, с небольшой седенькой жиденькой бородкой, в вицмундире Министерства народного просвещения, с Владимиром на шее…

Ульянов в гимназическом быту довольно резко отличался от всех нас – его товарищей. Начать с того, что он ни в младших, ни тем более в старших классах никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого и будучи беспрерывно занят или учением, или какой-либо письменной работой. Гуляя даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, весь уткнувшись в свое чтение. Единственное, что он признавал и любил как развлечение – это игру в шахматы, в которой обычно оставался победителем даже при единовременной борьбе с несколькими противниками. Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычайной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок о бок, и я не знаю случая, когда Володя Ульянов не смог бы найти точного и исчерпывающего ответа на какой-либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопедия, полезно-справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью для его учителей.

Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его обычно окружали со всех сторон товарищи, прося то перевести, то решить задачку. Ульянов охотно помогал всем, но, насколько мне тогда казалось, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой труд и ум.

По характеру своему Ульянов был ровного и скорее веселого нрава, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на «вы», и я не помню, чтоб когда-нибудь он хоть немного позволил себе со мной быть интимно-откровенным. Его «душа» воистину была «чужая», и как таковая, для всех нас, знавших его, оставалась, согласно известному изречению, всегда лишь «потемками».

В общем, в классе он пользовался среди всех его товарищей большим уважением и деловым авторитетом, но вместе с тем нельзя сказать, чтоб его любили, скорее – его ценили. Помимо этого, в классе ощущалось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость – сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчеркивал.

Еще в те отдаленные времена Ульянов казался всем окружавшим его каким-то особенным. Предчувствия наши нас не обманули. Прошло много лет, и судьба в самом деле исключительным образом отметила моего тихого и скромного школьного товарища, превративши его в мировую известность, в знаменитую отныне историческую личность — Владимира «Ильича» Ульянова-Ленина, сумевшего в 1917 году выхватить из рук безвольного Временного Правительства власть, в несколько лет путем беспрерывного кровавого террора стереть старую Россию, превратив ее в СССР-ию, и произвести над ней небывалый в истории человечества опыт – насаждения коммунистического строя на началах III Интернационала. Ныне положен он в своем нелепом надгробном Московском мавзолее на Красной площади для вечного отдыха от всего им содеянного»…

Сергей Мельник отмечает то, что в этой мастерски написанной характеристике нет ни озлобленности, ни личностных передержек – “хотя уж кто-кто, а Наумов, наверное, спустя полвека имел на это право”.

Главку про Ленина автор заканчивает философски-пророческими словами: “Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно-сложное и тяжкое, что разобраться в нем в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь такой же недюжинный ум и талант, каким обладал отошедший ныне в историю гениальный разрушитель Ленин”.

Насколько безмятежна власть!
Часть исследователей сходятся во мнении, что Февральскую, а затем и Октябрьскую революцию вызвала нехватка хлеба. “Я был поражен и подавлен невиданной мною доселе обстановкой сплошных лишений, людской скорби и болезней, – пишет о положении в 1891 году Александр Наумов. – Резко выявившаяся передо мною параллель – сытой до обжорства Москвы и голодного до ужаса Сызранского пути – неотступно сверлила мой мозг и душу”. Наумов стал настаивать на проведении срочных жестких реформ сельского хозяйства и российского крестьянства по проекту министра финансов Витте, однако император программу не утвердил. “Неразрешимая загадка: почему в Северной столице верхи относились столь мертво ко всему, что требовало быстрого, чуткого и государственно-разумного разрешения?!”, – негодовал Наумов.

“Разразившиеся повсеместно по Среднему Поволжью аграрные беспорядки, – писал Наумов в своей книге, – сопровождавшиеся пожарищами, или “иллюминациями”, как сказал один из модных в то время ученых публицистов, член Государственной Думы, Герценштейн, организовывались и протекали почти повсюду в одном и том же порядке. Откуда-то появлялись никому неизвестные гастролеры-агитаторы, большею частью молодежь, руководимая чьей-то опытной рукой. Немало среди них бывало студентов. Являлись всё они не без денег, и выбирали в губернии для своей деятельности места, где население было больше подготовлено к восприятию их агитаторских призывов.

Надо сознаться, что работа этих господ была рассчитана умно. В нашей губернии они очень удачно выбрали экономию Роопа. Ее молодой хозяин – столичный смазливый хлыщ – все делал, чтобы довести местное крестьянство до состояния полной и открытой ненависти к своему “барину”. Стоило появиться двум агитаторам, как все село встало на ноги и пошло пускать красного петуха в господскую усадьбу”…

Оказавшись один на один с Николаем II, Наумов был просто потрясен, насколько слабо представляет себе государь реальную ситуацию в России, насколько безмятежна власть.

После 1918 года Александр Наумов эмигрировал из России и поселился в Ницце, прожил за границей долгую и небедную жизнь (до революции он предусмотрительно перевёл в заграничные банки около 200 тысяч рублей, а затем их удачно инвестировал) и скончался 3 августа 1950 года на восемьдесят втором году жизни.

Дмитрий МИНАЕВ