На прошлой неделе Ульяновск посетила психотерапевт, психолог суицидологического кризисно-психиатрического отделения при московской Городской клинической больнице №20 Ольга Калашникова. Встреча была организована в связи с актуальностью темы подростковых самоубийств и их возможной связи с действием “групп смерти” в интернете. На встрече с представителями ульяновских некоммерческих организаций, прошедшей в Общественной палате региона, врач рассказала, как отношения в семье могут защитить подростка от самоубийства или подтолкнуть к нему. Для читателей мы приводим запись выступления Ольги Калашниковой и ее ответы на некоторые вопросы.

– Суицидологическое кризисное отделение при 20-й ДГКБ с начала 1980-х годов было научной базой Федерального суицидологического центра. Основной посыл, от которого Центр отталкивался в своей работе, состоит в том, что суицид – это не болезнь. Это и сегодня странновато слышать, а в 1980-е годы это был прорыв, потому что традиционно суицид относился к психиатрической области, его пробовали выслеживать, исправлять, лечить, причем безуспешно. И сейчас система суицидологической помощи, в которую мы вырулили в стране, видимо, не справляется со своими функциями. Я себя называю представителем неклассической суицидологии, как раз той, которая не лечит, а пытается понимать и помогать.

Суицид – это верхушка айсберга. И чем больше мы будем обращать на него тревожного внимания, чем больше мы будем изо всех сил пытаться это исправить, тем больше эта тема будет муссироваться и вбрасываться в разум детей. Надо не изгонять суицид, не бороться с группами смерти, а построить на основе психологии жизнь, которую стоит и хочется прожить. И тогда этот вопрос не встанет перед нами. Это задача сложная и долгая. У нас любят быстрые результаты, быстрые кампании. Но здесь не получится.

Я объясню некоторые моменты, которые, возможно, не учитываются в воспитании детей. В организованное воспитание дети попадают лет в семь, когда идут в школу, немножко в садике это бывает. А с психологической точки зрения окно возможностей, окно влияния на ребенка в школе, как правило, уже закрыто. Что происходит с детьми, что в школе мы получаем печальных, пассивных, ничем не интересующихся, кроме ярких картинок, гаджетов и фильмов, детей?

Ребенок, когда он отделяется от маминой пуповины, рождается только биологически. В психологическом смысле он – чистый лист. Есть такой способ передачи наследственности, как воспитание в социуме. С первых дней мы начинаем засевать чистое поле социального взаимодействия в голове ребенка. Уже к году у него закладывается самый важный фундамент жизни – базовое доверие. С шести месяцев, а уж тем более в год, ребенок точно чувствует, рады ли ему, нужен ли он в этом мире, насколько мир заботлив, насколько его потребности удовлетворяются. Исследованиями жестко установлено, что нарушения взаимодействия с семьей, с ухаживающим взрослым в первые годы жизни порождают весь спектр психической патологии.

Если нарушение произошло к году, если ребенка, к примеру, слишком туго пеленали, насильно кормили, были небрежны к его телесным предпочтениям, мы рано или поздно получаем психотические нарушения. Они могут быть не видны с первого взгляда, но они где-то прострелят, где-то пробьют оболочку ребенка. После года уже фундамент построен, мы начинаем его воспитывать. Как мы это делаем? Мы четко знаем, как правильно есть, надевать ботинки, говорить с детьми, говорить со взрослыми. В кавычках “точно знаем”. И мы пытаемся это внедрять ребенку. Какими методами? Осуждения. Запретов. Все это – методы насилия.

Очень печально, что был принят закон, оправдывающий домашнее насилие. Я стою на точке зрения, и я не одна, наука стоит на этом: насилие в семье, даже видимое, когда к ребенку не прикоснулись, но его мнение не учитывалось, дает весь спектр поведения, которое мы потом не можем вылечить. Оно не лечится, потому что оно не в теле ребенка, оно – в его душе, в его отношении к миру.

К трем годам ребенок в общем-то должен овладеть некоторыми правилами. И если они насаждены насильно, он или бунтует и делает это до конца жизни. Слава богу, мы это видим, мы понимаем, что с ним что-то не так, мы на это можем реагировать. Или есть другой способ реагирования, когда ребенок уходит внутрь. Он внешне демонстрирует нам правильный способ поведения, но внутри него идет это неблагополучие, чувство ненужности. И именно эти вещи и манифестируют потом в подростковом возрасте.

Про школу я должна сказать, что люди, которые попадают к нам в отделение, полны травм, насажденных в школе. Там мы имеем жесткое: только один правильный учебник, только один верный ответ. У ребенка нет права на ошибку, он не имеет возможности выбирать. Получается, мы хотим через послушного и пассивного ребенка воспитать самостоятельного и разборчивого взрослого. Это невозможно. Потому что мы хотим в итоге, чтобы ребенок, например, не выбирал “группы смерти”, а занимался чем-то хорошим. Но он не умеет, мы не учили его. Мы эти 12 или 15 лет культивировали в нем настойчиво, порой репрессивно, беспомощность, отчаяние, неумение эмоционально справляться с собой.

Тот, кто немного посмотрел эти “группы смерти”, видел: там используют как раз ту нишу, в которую мы не попали. Там ребенку говорят слова, которые он употребляет, как бы понимают его проблемы и тем самым втягивают его в свою игру, и дальше он делает так, как мы хотели – выполняет команды. К сожалению, итог этого неутешителен.

И поэтому, на мой взгляд, психологическая компетентность всего нашего населения с первых дней рождения – это то, что нам необходимо для жизни. К сожалению, в стране при видимом одобрении психологии как явления на деле ставки сокращаются, психологи, психотерапевты ценятся по оплате ниже медсестер. Нам долгое время это сходило с рук, сейчас настал момент, когда мы или уделим этому внимание, научимся понимать детей, понимать себя, или начнем медленно гибнуть там, где мы не ожидали. Интернет – это такая же “вредность”, как алкоголь и наркотики, но все, кто сюда пришел, трезвые и чистые. Что-то же позволяет нам не выбирать этого, хотя возможность есть? И итогом коммуникации в семье должно быть воспитание с иммунитетом против суицида, а лучший иммунитет для этого – движение ребенка к той жизни, которую он хочет прожить.

– Что вы имели в виду, говоря, что законодательство поощряет насилие?

– Это закон о легализации так называемого домашнего насилия. Юристы говорят, что с ним будет даже лучше, удобнее, но он в своей формулировке неосознанно делает послание семье о том, что взрослый может себе позволить больше. Человек обладает способностью домысливать прямой текст. И я знаю, что во многих городах уже просто вал пошел случаев домашнего насилия. Где прежний закон сдерживал родителей, теперь они получили внутри себя отмашку: ты можешь это сделать.

– Создается впечатление, что дети, которых в семье перелюбили, избаловали, на такие вещи, как “синий кит”, не пойдут. А те, на которых внимания не обращали – в зоне риска. Где же золотая середина, чтобы и не избаловать ребенка, и не допустить таких вещей?

– Во-первых, эти ребята так же хорошо туда идут. Существует два неэффективных стиля воспитания. С одной стороны, это пренебрежение потребностями ребенка. С другой – это гиперопека, когда ребенок заласкан, родитель бросает ради него все свои дела. Жизнь дана, чтобы каждый день осознавать свои поступки, результаты нашего взаимодействия, искать этот баланс. В каждой ситуации он разный, поэтому мы не можем давать общие какие-то рецепты. Можно только обозначить некий тренд, направление. Ребенка нужно учить, вовлекать и тогда он будет эти правила общежития держать в сердце. И даже, если он будет один, он будет исходить из этих принципов. А если этого не делать, тогда, даже собирая невероятные космические приборы, он сможет позволить себе халатность, так как он все в жизни делал из-под палки. Этот баланс сложен, но другого выхода нет.

– А с родителями вам много приходится работать?

– Я долго руководствовалась принципом, что моя задача – подготовить своего пациента, как в космос, чтобы он в любой обстановке выжил, так его сформировать, закалить, чтобы он выдержал все. Но оказалось, что родители иногда делают опасные вещи, но неосознанно. И когда мы разговариваем с родителями, показываем вещи, которые очень вредны для них самих и для их детей, удается добиться большего результата и быстрее. Поэтому у родителей должно быть понимание закономерностей, которые есть в семье. Интересно, что существует уже много книг, пособий, фильмов по этой теме, но многие родители неохотно к ним идут, потому что в них они сталкиваются с тем, что их совсем не так воспитывали, что они уже очень много накосячили. Они сталкиваются со своим несовершенством, откладывают эти книги, и все продолжается. Дело каждого – почувствовать, готов ли он в своей жизни вырулить на более жизнесохраняющий стереотип поведения.

Если суммировать, самоубийство и убийство – это две стороны одной медали. В основе всегда лежит неблагополучное эмоциональное развитие детей, которое сначала закладывается в семьях, а потом получает развитие не в ту сторону в школах. Дети так устроены, что до седьмого класса школа влияет на их развитие, а с седьмого класса они возвращаются к тому, чему их учила семья. Поэтому очень способные дети лет в 13 уходят на улицы, несмотря на то, что они хорошо учились.

– А насколько количество суицидов зависит от экономической ситуации?

– Могут быть разные периоды. Когда очень тяжело, люди входят в режим выживания и, казалось бы, число суицидов на время спадает, но потом возвращается с тройной амплитудой. Я считаю, в целом дальше их может быть только больше. Мир меняется, мир очень неопределенный, очень широкий. Интернет – это большое благо и большое беспокойство. Поэтому нам надо думать, как воспитывать детей, чтобы в этом пространстве они чувствовали себя уверенно и делали правильный выбор.

– Как же взрослым реагировать на какие-то негативные проявления у подростка?

– Основная модель обращения с суицидом: между взрослыми и ребенком должна быть атмосфера доверия, в которой ребенок, если ему плохо, пришел бы и об этом взрослому сказал. Нет другого критерия и другого индикатора. Доверие формируется с рождения, его не создашь в один момент. Но в любом возрасте не поздно обратиться к ребенку и попытаться эти отношения выстроить. В подростковом возрасте даже, возможно, их нужно строить как между двумя взрослыми людьми. И главное, если есть непонимание, есть опасения, нужно обращаться к специалистам в специальные службы. Они должны подсказать, как надо поступать в конкретном случае, должны взять семью под опеку и помочь в рамках системной семейной терапии наладить это взаимодействие.

Лидия Пехтерева