Владимир Кочкин
В УЛЬЯНОВСКОМ ДРАМТЕАТРЕ – «ЧАЙКА».

9 и 10 сентября в областном театре драмы имени И.А. Гончарова состоялись премьеры. Знаменитая чеховская «Чайка» предстала перед зрителями в версии режиссера Искандэра Сакаева, который отметился на ульяновской сцене спектаклем «Ромэо и Джульетта». «Чайка» от Сакаева несколько удивила зрителя своей необычностью, и накануне премьеры автор спектакля подробно рассказал, что побудило его сделать постановку именно такой…

– Искандэр Рауфович, так почему для классического произведения избрана столь нестандартная трактовка?

– Сама пьеса – о людях искусства, о людях театра, о людях литературы. Я постарался сделать так, чтобы, заглянув за сценический занавес, зритель мог увидеть всю подноготную, всю изнанку, всю кухню творчества. Известно, что первая постановка «Чайки» 17 октября 1896 года на сцене петербургского Александрийского театра закончилась провалом, к которому труппа была совершенно не готова. Тот провал был результатом закулисных интриг, которые в этом спектакле стали предметом исследования. Это мучительный для любого режиссера вопрос – «О чем этот спектакль?». Я бы ответил так: о творчестве и об искусстве, которое, с одной стороны, съедает жизнь и требует жертв, а с другой – духовно обогащает. Вот такой парадокс: отдав жизнь, взамен можешь получить гораздо меньше, чем вложил, а можешь и не получить ничего. Это рулетка…

– Это первая ваша попытка обратиться к «Чайке»?

– Я играл в «Чайке» в качестве актера, но с того момента у меня осталось ощущение не-довысказанности. Затем ставил «Чайку» в Минске, но там есть монолитная группа зрителей, которые с трудом воспринимают все, что находится за пределами классического закостенелого театра, где Чехов ассоциируется исключительно со шляпами в перьях и роскошными платьями по моде XIX века. В какой-то мере та постановка стала конфронтационной. А в Ульяновске очень интересная публика, которая вполне допускает возможность новых взглядов на классику. И постановка «Ромэо и Джульетты» в полной мере это показала. Конечно, и здесь есть люди, которые готовы с чем-то соглашаться, с чем-то спорить, но, в конце концов, могут принять самые непривычные для них трактовки. Кроме этого, в Ульяновском театре драмы – уникальная труппа. С местными актерами вообще не может быть каких-либо репертуарных ограничений. С точки зрения техники здесь не все идеально и нужно совершенство-
вать сценическое оборудование, но для меня это не главное. С ульяновскими артистами можно работать хоть в подвале, хоть на чердаке… Да и в этом спектакле практически нет декораций, есть лишь организация сценического пространства, и это идет во благо – позволяет сосредоточиться на актерской игре, которая выражает вещи, которые могут показаться совершенно невыразимыми.

– Талантливый актер часто видит для себя иной вариант трактовки образа, чем режиссер. Конфликтов на этой почве не происходит?

– Особых поводов для этого не было. Бывает, что «выплескиваешься» на актеров не потому, что ими не доволен, а потому что не доволен собой. Но здесь чаще происходит творческий диалог, этакий подхват, «обоюдный джаз», когда рождаются совместные идеи. Актеры развивают режиссерские идеи, предлагают сделать следующий шаг, который делает мое же решение еще более интересным. А потом не понимаешь толком, кто это придумал. Но важно не это. Важно, что рождается нечто новое. Далеко не во всяком театре такое возможно. Здесь можно сочинять спектакль в ходе репетиций. Таких трупп, как в Ульяновске, очень мало, и ваш театр просто необходимо выводить на столичный, федеральный уровень. Я ставил спектакли во многих театрах и могу с уверенностью сказать: ваш – один из лучших! Здесь никто не скажет: мы не можем, мы устали, нас не поймут…

И в Москве, и в Петербурге дойти до момента сотворчества мне удавалось крайне редко. Я вовсе не требую, чтобы актеры как роботы выполняли волю режиссера, не пытаясь ее оспаривать. Это едва ли было бы полезно для творчества.

– И все-таки почему персонажами вашей постановки создана такая нервная атмосфера?

– Да, здесь показана не столько любовь как нечто гармоничное, сколько болезненная страсть. Поиск любви происходит, как правило, нервно, болезненно, как-то по-декадентски, но зато абсолютно честно. А любви на всех не хватает. В моем понимании любви как источника счастья и гармонии нет и в самой пьесе. Там все очень несчастны. И чем больше они хотят счастья, тем больнее делают друг другу. Этот парадокс вообще является свойством творчества Чехова. После «Чайки» он уже не обращался к жанру водевиля. И вообще, я считаю, что именно с «Чайки» начался русский театр XX века.

– И с «Чайкой» же вошел в XXI век…

– Да, Чехов очень современный автор, в котором сочетаются тонкая ирония, глубокий ум с необычайной жесткостью. Недаром его пьесы во всем мире по числу постановок стоят на втором месте после Шекспира. Чаще, чем «Чайку», ставят только «Гамлета».