В год 20-летия “Молодежной газеты” мы вспоминаем самые яркие и интересные материалы прошлых десятилетий.
На этот раз мы предлагаем статью о бойце штрафной роты, которая была опубликована в газете 22 октября 2004 года.
По меньшей мере полстраны посмотрело сериал “Штрафбат”, в финальные титры которого был включен необъятный список штрафников, оставшихся на полях сражений. Вымышленные персонажи фильма стали едва ли не любимыми народными героями. А между тем еще живы некоторые из тех, кто ежедневно уходил на верную смерть.

Наш земляк Лев Захарьин – бывший боец штрафной роты 198-й стрелковой дивизии 54-й армии Волховского фронта. Целый год – с 1942 по 1943 – Лев Федорович, как говорили тогда, кровью искупал свою вину перед Родиной.

ВИНТОВКА ПОДВЕЛА ПОД МОНАСТЫРЬ
В ноябре 41-го семья Захарьиных попала из осажденного Киева фабрике им. Горького, и стал работать 17-летний Лев Захарьин. (Кстати, за время войны наша фабрика сшила для фронта более трех миллионов шинелей!) А в мае 1942-го Захарьин, вопреки настояниям начальника цеха, пошел добровольцем на фронт. В числе 200 ульяновцев он оказался в минометной бригаде “Катюша” под Горьким. Спустя месяц Захарьин стал уже сержантом, командиром взвода.

Благодаря тому, что его отец был военным, этот паренек великолепно разбирался в оружии, а уж винтовку Мосина знал до винтика. Но на грех, говорят, и грабли стреляют. Конвоируя как-то пойманного дезертира, Захарьин споткнулся, приклад винтовки ударился о землю, и та выстрелила… прямо в грудь арестанту.

Военный трибунал Горьковского гарнизона квалифицировал инцидент как преднамеренное убийство. “Следователь сказал тогда, – вспоминает Лев Федорович, – что три года мне светит точно. В исправительно-трудовом лагере”. Но Захарьин попросил трибунал отправить его на фронт. Просьбу удовлетворили, и вскоре 18-летний парень стал штрафником.

“ШТРАФНИК, ЗАБУДЬ О КОМСОМОЛЕ!”
Штрафрота, куда попал Захарьин, была укомплектована крайне разношерстной публикой: солдаты, офицеры, политзаключенные, уголовники… С последними наш герой не особо общался, зато сдружился с одним парнем. Эта удивительная дружба продолжается и по сей день. Иван Дунаев “залетел” в штрафроту за то, что опоздал на сборный пункт на 20 минут. “Да, за разные грехи народ сюда попадал, – рассказывает Лев Федорович. – Был, к примеру, дядя Ваня Кудрявцев – так он, служа на складе, пропивал втихаря солдатские шинели, ну и попался”.

Кстати, даже будучи разжалованным, Захарьин весь свой штрафной срок воевал в сержантских погонах. “У нас многие не снимали погон, в том числе и офицеры”. Однажды Захарьин даже обратился к старшине насчет уплаты членских взносов, на что получил краткий, но исчерпывающий ответ: “Какие взносы! Ты – штрафник, запомни это.

А о комсомоле забудь! Иди и воюй, искупай вину”. И все же комсомольский билет Захарьин всегда носил с собой.

СМЕРТЬ КАК УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ
– Идеологическая советская машина работала безукоризненно, – продолжает рассказ Захарьин, – это в фильме показывают, как штрафникам изо дня в день вдалбливают, что они – скот. На самом же деле пропаганда велась иного рода. Нам не талдычили постоянно, что мы – “второй сорт”. Напротив, нас убеждали, что “никто, кроме нас”, что мы выполняем важную миссию. В действительности нас использовали для разведки боем. Мы штурмовали совершенно не нужные армии сопки. А в это время начальство смотрело в бинокль и, видя, как мы умираем десятками в минуту, вырабатывало тот или иной план. В общем, мы служили учебным пособием.

Но было и другое. Взять хотя бы такой случай. Приказали нам перетаскивать бревна с заминированной немцами лесной поляны. Командовавший нами майор напутствовал: “Вперед, ничего с вами не случится, если будете ходить осторожно”. И вот, когда мы несли на плечах здоровенное бревно, раздался взрыв. Бревно, которое мы еле подняли вдесятером, взмыло в небо, будто пушинка. И тут мы увидели, как один из нас летит в сторону, а за ним на полоске кожи бултыхается его нога. Признаюсь, я застрелил бы тогда того майора, но его как ветром сдуло.

А однажды наш собеседник присутствовал при показательной казни. Один из штрафников, получив письмо из дома, рванул за линию фронта. Его поймали, а потом перед всей штрафротой поставили на край вырытой могилы и бабахнули из пяти стволов. Особист, зачитывавший приказ, изрек торжественно, едва тело расстрелянного солдатика упало на дно ямы:
“Вот так надо стрелять по фашистам!” Однако запомнился Захарьину даже не залп по дезертиру, а то, как у него в последнюю минуту отняли… ложку. Вроде как “собаке собачья смерть”, а инвентарь беречь надо, пригодится.

ШТРАФНОЙ БЫТ
– Вы не поверите, но мы спали лишь под обстрелом, настолько привыкли, – вновь вспоминает Лев Захарьин. – Бывало, снаряды рвались беспрерывно в течение полутора месяцев! И как только устанавливалась тишина, солдаты… просыпались.

В остальном быт штрафников мало чем отличался от тех условий, в которых воевали другие. Кормили вроде бы так же. Те же сто грамм перед боем; в остальное время что только не пили – тройной одеколон был не самым плохим вариантом. Вот с куревом были проблемы. Выдаваемый махорочный паек изничтожался мгновенно, и в ход шли листья деревьев и даже… вата из бушлатов, которую тоже курили.

Волховский фронт – сплошные болота, грязь, сырость. Вши одолевали хуже немцев, отчего приходилось сбривать волосы наголо, и не только на голове.

Отдушиной, конечно же, была музыка. Правда, весь музыкальный инструментарий дивизии исчерпывался рваным баяном да гитарой с двумя струнами. Кстати, Захарьин частенько участвовал в самодеятельности – уж больно нравился начальству его талант чтеца. А однажды, вернувшись со смотра, где ему даже приз дали, Лев Федорович обнаружил, что его рота, штурмуя очередную сопку, почти полностью полегла…

ЛЮБОВЬ “ШТРАФНАЯ”, РОКОВАЯ…
Спросите любого солдата, кто помнится ему больше всего. И солдат непременно назовет боевых медсестер. Молодые хрупкие девочки спасали тысячи жизней и нередко погибали сами. И не всегда -на поле боя. Рассказывает Лев Захарьин:

– Это случилось после очередного наступления. Наши врачи и медсестры, измученные бессонными ночами, решили заночевать в немецком блиндаже, где, в отличие от наших, было тепло и сухо. И так им хотелось спать, что они, не дождавшись саперов, пошли туда наудачу. Но удача отвернулась от них. Впотьмах медсестра Рая Левкина наступила на противотанковую мину. Шестнадцать человек погибли сразу, а оставшиеся в живых завидовали мертвым. Я ведь многих девчонок знал, а кое-кому даже симпатизировал. И вот представьте: передо мной лежит, истекая кровью, юная красавица и говорит мне: “Левуш-
ка, я только что видела, как в воздухе летели мои ноги”. Господи, да у нее не только ног не было – ее наполовину разорвало. В тот день мне пришлось ассистировать нашему хирургу Панченко. Я держал ногу девушки, с которой вчера танцевал, в то время как врач ножовкой эту ногу отпиливал. И это тоже мое воспоминание о войне: звук железной пилы, режущей ослепительно белую кость… А Раечку, наступившую на мину, долго оплакивал наш капитан. Все знали, что они любили друг друга.

Это лишь мизерная часть воспоминаний бывшего бойца штрафной роты Льва Захарьина. Спустя год за проявленное мужество и героизм его направили в “нормальное” подразделение. С войны он вернулся только в 1947 году, утыканный пулями и осколками, увешанный орденами и медалями… Всего, считает он, не то что не расскажешь, но. и не вспомнишь сразу. “Однако я не стесняюсь того, что был штрафником, – говорит ветеран. – Неважно, как относился к нам НКВД. Мы воевали за Родину. И это было для нас главным”.