Антон Шабалкин, ведущий архивист Государственного архива Ульяновской области.

10-11 июля исполнилось 100 лет со времени Муравьевского мятежа, потрясшего в 1918 году наш город и грозившего изменить ход Гражданской войны.

1.
В середине 1930-х годов, когда обсуждался вопрос о создании в Ульяновске памятника Ленину, предлагалось не ограничиться одной статуей, а создать целый комплекс, включающий в том числе: «богатый историко-революционного маршрут, который перед экскурсантами […] восстанавливает картины прошлой революционной борьбы (движение Степана Разина, Емельяна Пугачева, расстрел изменника Муравьева, борьба с чехословаками и так далее)». Ликвидация мятежа ставилась в один ряд с событиями крестьянских войн Разина и Пугачева. Но для начала стоит пояснить, кто же такой Муравьев, наделавший много шума и бесследно исчезнувший с исторической арены.

Михаил Артемьевич Муравьев был родом из крестьян деревни Бурундуково Костромской губернии. Он появился на свет 13 сентября 1880 года. В 1899 году окончил Казанское юнкерское пехотное училище (ныне музейный комплекс в центре Казанского кремля). Имел ранение в Русско-японскую войну, а во время поездки в Париж избрал своим кумиром Наполеона. В чине штабс-капитана участвовал в Первой мировой войне. После Февральской революции активно поддержал Временное правительство. Тогда же вступил в ряды левых эсеров. Он сделал ставку на Керенского, и это вскоре принесло свои дивиденды. В течение нескольких месяцев 1917 года Муравьев получил звания капитана, затем – подполковника.

В революционной кутерьме много значило ораторское искусство, а красноречием Михаила Артемьевича бог не обидел. Он умело бросал в толпу лозунги, афористично формулировал приказы. Муравьев – один из инициаторов формирования ударных, в том числе женских батальонов смерти. Однако к осени 1917 года он разочаровался в политике Временного правительства и стал сближаться с большевиками. Его решимость и нарочитая революционность импонировали многим. Любопытные воспоминания о Муравьеве оставил Владимир Александрович Антонов-Овсеенко (в октябре 1917 года – секретарь Петроградского военно-революционного комитета):

«Михаил Артемьевич Муравьев – одна из самых памятных для меня фигур, встреченных в эти дни революции. Его сухая фигура с коротко остриженными седеющими волосами, с быстрым взглядом мне вспоминается всегда в движении, сопровождаемом звяканьем шпор. Его горячий, взволнованный голос звучал приподнятыми верхними тонами. Выражался он высоким штилем, и это не было в нем напускным. Муравьев жил всегда в чаду и действовал всегда самозабвенно. В этой его горячности была его главная притягательная сила, а сила притяжения к нему со стороны солдатской массы, несомненно, была […].

Я увидел его впервые в приемной ЦК нашей партии в предоктябрьские дни. Он проходил своей энергичной походкой в кабинет, и товарищ Свердлов шепнул мне немного сконфужено: «Вот эсер, офицер, предлагает свои услуги. Не знаю, что с ним делать, можно ли доверить». Другой раз Свердлов говорил мне: «Муравьев догадывается о наших приготовлениях и не верит в успех. По его мнению, войска Временного правительства малочисленны, но гораздо боеспособнее наших и гораздо более стойки». Уже в этом замечании сказывалась ограниченность Муравьева: его специфическая военщина заставила его недооценить факт величайшего морального значения – отсутствие жизненной почвы под керенщиной, делавшее небоеспособными самые боевые войска. Вообще этот смелый авантюрист был крайне слабым политиком. Избыток военщины мешал ему быть таковым, а плохой политик мешал ему быть хорошим военным. Муравьев, несомненно, сыграл бы крупную роль в нашей революции, если бы он был более уравновешенным и более политически обработан.

Октябрьские события развернулись без участия Муравьева».

Однако 28 октября 1917 года его назначают начальником обороны Петрограда. Уже на следующий день по городу расклеивали приказ по Петроградскому военному округу: «Волею Революционного Правительства я назначен Главнокомандующим по обороне Петрограда.

Приказываю всем Штабам, Управлениям и Учреждениям продолжать свою обычную работу так, как она велась всегда. Гражданам столицы объявляю, чтобы за порядок в столице они не беспокоились.

Будут приняты беспощадные меры к восстановлению оного, если таковой будет нарушен врагами революции.

Призываю матросов, солдат, рабочих и весь революционный пролетариат быть живым примером гражданской дисциплины».

С 30 октября 1917 года Михаил Артемьевич командовал, подавлением мятежа Керенского-Краснова. Вновь обратимся к воспоминаниям Антонова-Овсеенко: «[…] Муравьев на посту главнокомандующего Петроградским округом развил бешеную энергию… Перед всеми нами он имел то преимущество, что сумел заставить работать офицеров. Он потребовал, чтобы все они вернулись к своим местам, он собирал их к себе в штаб и говорил с ними особым, понятным для них тоном, и они преисполнялись доверием.

Он поставил себе задачей сразу использовать все средства обороны и двинуть весь гарнизон на позиции. И это удалось, за редким исключением […]. Он сделал также очень много для организации технических средств, сумел разыскать упряжь у артиллерии, сумел несколько наладить саперные части и так далее.

Однако приписывать поражение Краснова его [Муравьева] стратегическим способностям не приходится. Его план заключался лишь в том, чтобы направить части по известным секторам со взаимной связью и создать прочную линию фронта перед Петроградом. Ударным же кулаком должны были явиться матросы и отчасти красногвардейцы.

Громадные силы были введены в действие, особенно после того, как в дело вступил непосредственно Троцкий и двинул на позицию петроградских рабочих [. ]. Когда мы [. ] приехали с Муравьевым в Гатчину, казаки уже были ликвидированы».

В декабре 1917 года Антонов-Овсеенко был назначен наркомом по борьбе с контрреволюцией на юге России, а Муравьев – начальником его штаба. В январе – марте 1918 года Михаил Артемьевич – главком войск Южного фронта, действовавшего на Украине против войск Центральной рады, румынских и австро-германских интервентов, а с середины марта 1918 года – начальник штаба Верховного главнокомандующего войсками Украинской Советской народной республики (того же Антонова-Овсеенко).

Однако методы, которыми действовал Муравьев, стали вызывать озабоченность в Москве. Ведь Михаил Артемьевич, занимая тот или иной населенный пункт, нещадно обстреливал артиллерией мирные кварталы, отдавал города и села своим «орлам» на разграбление. Сообщения о мародерствах, насилиях, самосудах стали доходить до Дзержинского. В апреле 1918 года Муравьев по приезде в Москву был арестован ВЧК за злоупотребление властью. Но у него нашлись заступники, считавшие, что за боевые заслуги красному главнокомандующему можно простить его прегрешения. И Михаила Артемьевича освободили из-за решетки по ходатайству ряда военных деятелей, в том числе наркомвоенмора Льва Давидовича Троцкого.

В то же время генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, один из первых кадровых офицеров перешедший на сторону Советов, отзывался о Михаиле Муравьеве весьма негативно: «Никакой связи с Высшим Военным Советом Муравьев не захотел поддерживать и не только не выполнял его распоряжений, но умышленно не отвечал ни на один запрос […].

[. ] Сам Муравьев не внушал доверия ни мне, ни политическим руководителям ВВС […]. Бледный, с неестественно горящими глазами на истасканном, но все еще красивом лице, Муравьев был известен в дореволюционной офицерской среде, как заведомый монархист и «шкура». Этим нелестным прозвищем солдаты наделяли наиболее нелюбимых ими офицеров и фельдфебелей, прославившихся своими издевательствами над многотерпеливыми «нижними чинами»».

Симбирский отставной генерал Александр Владимирович Жиркевич в 1920-е годы вспоминал о том, как ему, военному юристу, довелось разбирать в начале века «грязное дело» в Невском полку: «[…] Поручик Муравьев в офицерском собрании полка, обиженный неуместной фразой подвыпившего товарища, изменнически нанес ему по голове сильный удар шашкой, от которого тот не погиб только по счастливой случайности, долго находясь в опасном состоянии, на положении тяжело больного.

Приехав на следствие по экстренной телеграмме, Ж[иркеви]ч [.] был возмущен тем, что будучи кругом виноват в неблаговидном поступке, [Муравьев] всячески старался вывернуться, клеветал на раненого товарища, вообще держал себя не так, как подобает офицеру и порядочному человеку. [.] После неоднократных допросов Муравьева, Ж[иркеви]ч убедился в том, что совесть в нем спит, а порядочность отсутствует».

И тем не менее 13 июня 1918 года решением Совнаркома Михаил Артемьевич Муравьев был назначен командующим вновь образованного Восточного фронта. О стилистике речей нового главкома можно судить по первой телеграмме, отправленной им из Казани по вступлении в должность:

«Декретом для объявления войскам, Совнаркомам. Для борьбы с чехословаками и контрреволюционерами учрежден революционный Военный Совет, в составе которого я состою Главнокомандующим всеми силами, действующими против восставших контрреволюционеров. 18 июня я вступил в Главнокомандование. Как всегда, призываю Вас, крестьяне и рабочие, солдаты, матросы, беспощадно бороться за свою власть, которую хотят отнять у Вас помещики, капиталисты, чтобы вернуть себе обратно землю и волю, как это они сделали на Украйне, Финляндии, Кавказе и Польше.

Не скрою своего впечатления, что уже нет у Вас такой бывшей революционной энергии и порыва, призываю Вас всех воспрянуть духом и снова, как один человек, стать на защиту революции, ее завоевания. Все спешите под красные знамена социалистического отечества, чтобы дать страшный отпор империалистам всего Мира. А наш девиз: «СМЕЛОСТЬ, СМЕЛОСТЬ и еще раз СМЕЛОСТЬ. ВПЕРЕД».

Впрочем, за бравурными словами по большому счету скрывался все тот же самоуверенный штабс-капитан, дорвавшийся до власти. Михаил Тухачевский (в ту пору командующий 1-й армией Восточного фронта) позднее дал весьма уничижительную характеристику полководческим «талантам» главкома:

«Муравьев отличался бешеным честолюбием и умением наэлектризовать солдатские массы. Теоретически Муравьев был очень слаб в военном деле, почти безграмотен. Однако знал историю войн Наполеона и наивно старался копировать их, когда надо и когда не надо. Мысль «сделаться Наполеоном» преследовала его, и это определенно сквозило во всех его манерах, разговорах и поступках. Обстановки он не умел ценить. Его задачи были совершенно нежизненны. Управлять он не умел. Вмешивался в мелочи, командовал даже ротами. У красноармейцев он заискивал. Чтобы снискать к себе их любовь, он им безнаказанно разрешал грабить, применял самую бесстыдную демагогию и прочее. Был чрезвычайно жесток.

В общем, способности Муравьева во много раз уступали масштабу его притязаний. Это был себялюбивый авантюрист, и ничего больше. «Левоэсерство» его было совершенно фальшивое, служило ему лишь ярлыком».

«Муравьев, как авантюрист, был чрезвычайно талантлив, но как полководец был абсолютная бездарность. Ни к какой организаторской и оперативной работе он не был способен. Его страстью было вмешательство в дела подчиненных. На этой почве у меня с ним возникали серьезные недоразумения […]».

Рейнгольд Иосифович Берзин, боровшийся с белочехами на Урале, так отзывался о штабе Муравьева в Казани: «Первое, что бросалось в глаза, это установление чрезвычайно высоких окладов сотрудникам полевого управления, в три раза превышавших оклады в армиях и округах. Далее барская жизнь и разгулы производили на прибывших в штаб фронта товарищей угнетающее впечатление […]. Приехавший из Казани товарищ с горькой усмешкой говорил: «Так можно скоро и армию и государство прокомандовать. Все что я видел там, напоминало мне русские штабы во время Японской войны с громадными штатами сестер и коров».

А член Реввоенсовета (РВС) Восточного фронта Петр Алексеевич Кобозев 3 июля на заседании Реввоенсовета фронта заявил: «Главком, раздувая штаты, окружил себя свитой «дежурных генералов», щеголеватыми адъютантами в каких-то опереточных черкесках. Огромная личная охрана Муравьева из бог весть откуда взявшихся «горцев» поставлена в недопустимо привилегированное положение. Весь этот офицерский сброд вряд ли заинтересован в нашей победе. Создается впечатление, что подбиравшие штаб левые эсеры делают ставку на самые сомнительные элементы из офицеров».

Муравьева раздражало, что действия его, «революционного главкома», контролирует РВС. Многие распоряжения Михаила Артемьевича напоминали если не умышленное, то невольное вредительство. После левоэсеровского мятежа 6 июля 1918 года в Москве он публично заявил о лояльности к советской власти и о выходе из партии левых эсеров, но чувствовал, как кольцо недоверия все сжимается. Телеграмма Ленина гласила: «Запротоколируйте заявление Муравьева о его выходе из партии левых эсеров, продолжайте бдительный контроль». Тем временем следствие в Москве все чаще связывало имя Михаила Артемьевича с мятежниками.

(Продолжение следует.)